— Нет, извини. Я действительно одержимая. И не хочу, чтобы кто-то еще от меня пострадал, — Лада поднялась, Самир схватил ее за руку.
— Я люблю тебя, — он смотрел на нее так же, как некогда Амина. То же выражение лица, тот же цвет глаз. Этого взгляда она не могла выдержать, вырвалась и выбежала из комнаты.
В Сеть она вышла случайно, от одного из своих порывистых движений. Все-таки и нейроуправление имело свои недостатки. Вошла с места разъединения, по инерции попала на прямое включение из Дворца Дискуссий. Спор уже стремительно переходил в горячую фазу.
— Да, мы, анархисты — будущее Земли! — длинноволосый юноша романской наружности стоял напротив пожилой негритянки. — Вам приходится целенаправленно сдерживать развитие планеты, для пассионарной молодежи вы оставляете тяжелую работу на Периферии, которую давно можно было ликвидировать — зачем? Да потому что вы боитесь молодых, воспитанных вами в лживых традициях «великих дел». У вас уже нет таких дел на повестке дня, и вам остается лишь поддерживать ложью status quo, подобно капиталистам. Мы покушаемся на ваш порядок, осознавая, что скоро вы нарушите свои же законы и начнете преследовать нас, травить, запрещать, убивать…
Презрительная и ядовитая усмешка была ему ответом.
— Запрещать и травить? Да, это именно то, о чем вы мечтаете. Избалованные дети, столь бесталанные, что вам не нашлось работы на всей планете — вы наш позор и наша вина, увы. Поэтому преследовать вас недопустимо. Я уже не говорю о том, что никто из вас толком не представляет, что такое настоящие преследования. Вы не знаете, каково это — лежать на разделочном столе фашистского доктора, вы не представляете, что значит умирать под коваными сапогами садистов-военных, вы вряд ли способны осознать, насколько это мучительно, когда через вас пропускают ток в четыреста вольт. Обрадовались бы вы этому? Нет! Но не надейтесь добиться от Коммуны преследований. Вы слишком низки для этого. Настолько низки, что — я уверена — сами перейдете к насильственным действиям в отчаянии от того, что вас не замечают…
«Это же настоящая политика» — подумала Лада. Слово «политика» для нее ассоциировалось как раз с этим — с искаженными ненавистью лицами, с демагогией с обеих сторон, с бесконечной и бессмысленной болтовней, с угрозами… Не хватало лишь обливания водой и плевков. Но виноваты ли они? Ведь им так и не пришлось увидеть сияния звезд, все примиряющего и все вмещающего, звезд, на которых найдется место радостной работе каждого. Звезд, которых она так и не подарила миру…
Острая боль пронзила сердце. Лада закричала, не разбирая дороги, выбежала из здания и долго бежала, обнаженная, среди деревьев, пока не рухнула на землю, рыдая. И в этот момент словно оборвалось что-то внутри, какой-то комок, не дававший дышать в полную силу все эти годы, исчез, открылось, как во время тяжелой работы, второе дыхание. Перед ее глазами предстало видение, происхождение которого она до конца жизни не могла определить — то ли сбой в сети, то ли проявление эйдетической памяти, то ли галлюцинация. Впрочем, этот вопрос никогда не казался ей важным.
Из большевистского отряда в живых осталось трое — раненный в живот и в ногу чернявый матрос со злобным взглядом, испуганный юнец в куртке реалиста и рабочий. Обычный красногвардейский сброд. По-хорошему, переколоть бы их штыками и не тратить патроны, но поручик из глупого благородства хотел соблюсти формальности даже с бандитами. Впрочем, вряд ли оценят — чернявый, тот вообще глядит волком, так бы и кинулся, если бы на ногах стоял.
Отвели их к оврагу на краю деревни. Матроса тащили на плечах двое других, он матерился от боли и злобы, на редкость изобретательно и ни разу не повторяясь. Реалист шмыгал носом, но держался, а рабочий отчего-то выглядел совершенно спокойным. Солдаты, отобранные в расстрельную команду, были, ясное дело, не рады — одно дело палить в горячке боя по бегущим фигуркам или колоть штыком кидающееся на тебя свирепое чудище, и совсем другое — стрелять практически в упор, с полутора саженей в живого человека, который еще норовит крикнуть что-нибудь непочтительное или рубаху на груди рвануть, мол, нате, бейте. Ничего хорошего тут нет.
— Ну падлы, с-с-суки, — сквозь зубы шипел матрос, — вы еще кишки в Черном море полоскать будете.
Для поручика это была уже вторая война, но он толком и не заметил, как поменялись лица врагов, как вместо баварских и саксонских стрелков убивать пришлось своих же ванек с физиономиями подчас ну совершенно рязанскими. Слишком быстро закружил вихрь перемен, слишком мало было времени во всем как следует разобраться…