И тут вступил юнец, не переломавшимся до конца голосом почти прокричавший:
Припев по-настоящему грянул, и тут поручик почувствовал, что дрожит. Он впервые в жизни почувствовал приближение Смерти — не той, обычной смерти от пули или осколка, а лютой, удушающей смерти в самоубийственной схватке с собственным народом. Чтобы как-то избавиться от этого ощущения, он не своим, высоким голосом заорал, забыв о промежуточных командах:
— Пли!
Солдаты не отреагировали. Они, кажется, тоже что-то почувствовали.
— Пли! — повторил поручик, стараясь заглушить совсем не тоскливое и не безнадежное «Никто не даст нам избавленья».
Очнувшиеся солдаты судорожно, вразнобой стали палить в красных.
Лада поднялась с земли, взглянула в небо, на пыльную дорожку Млечного Пути, такую близкую и одновременно немыслимо далекую. Сцена из прошлого все еще стояла перед ее глазами, и чувство единения с давно убитыми людьми, не просто людьми — настоящими Коммунарами — заставило ее прошептать оборванную строчку старинного гимна:
И — почудилось ли, нет? — от этих тихих слов дрогнуло испуганно пространство вокруг, а звезды стали будто бы ближе. Потому что теперь она знала, что делать.
Вызов пользователя…
— Мохаммед? Это я, Лада. Надо поговорить.
— Что? Ты? Откуда?
— Долго объяснять. Нужно собрать всех наших. В ближайшее время. Эстебан на Марсе, с ним так просто не свяжешься. Джаянт…
— Да ты с ума сошла? Ты же первая все бросила, все контакты оборвала! Знаешь, каково нам было? Особенно Амине…
— Кстати, Амину тоже надо найти. Свяжись и с ней, пожалуйста…
— С тобой она разговаривать не станет. Она со мной говорить не будет, если я о тебе упомяну.
— Я знаю. Только дело в том, что от нас теперь зависит судьба Коммуны. Без шуток. О таком шутить нельзя. Вы можете проклясть меня, можете казнить, но сначала выслушайте.
Молчание. Долгое и тяжелое, словно те четвертьтонные блоки питания из прошлой жизни. Затем — голос, которому всегда, и тем более сейчас, недоставало жесткости:
— У тебя есть две минуты, чтобы убедить меня в необходимости дальнейшего разговора.
Она старалась сдержать вздох облегчения, но не вышло.
— Замечательно. Больше мне и не понадобится.
Белгород, 2009
Иван Соболев. Форма жизни.
Саше Укладовой — альпинистке МГУ, погибшей в горах в августе 2010 года.
…Он громко хлопнул ладонью по приборной панели, оттолкнул ногой рубчатый настил кабины, резко развернулся в кресле и выскочил из него, словно камень из пращи. Недовольно захрустели подшипники, индикаторы микроускорений укоризненно покачали виртуальными стрелками. Но, не воспринимая уже ничего вокруг себя, в два прыжка преодолев расстояние, отделявшее пилотскую рубку от внешнего люка, он затормозил у бронированной двери и буквально впечатал ладонь в поверхность сенсорного датчика. «Открывай!»
Столь фамильярное отношение к технике, конечно, не одобрялось и не практиковалось. Но сейчас, когда анализаторы завершили все проверки и показывали за бортом практически идеальную чистоту, человеческие эмоции взяли верх над профессиональной сдержанностью звездолетчика. Иногда и такое бывает, особенно после долгих одиночных полетов.
Поворчав приводом, люк откинулся в сторону. И веки сами непроизвольно захлопнулись, словно что-то ударило по глазам.
Такой благодати он не ожидал. Да разве и могли бы ее передать флегматичные анализаторы?
В дверном проеме сияло Светило.
Любой звездолетчик знает — вид «за борт» даже через самый качественный псевдоиллюимнатор никогда не сравнится с тем, что видишь своими глазами, лишь переступив порог люка. Безупречно фиксируя и воспроизводя спектральный состав и интенсивность излучения во всем частотном диапазоне, визуализатор, тем не менее, всегда остается невосприимчив к чему-то особенному, что почувствовать можно, только непосредственно соприкоснувшись с окружающим миром. И без чего картинка, передаваемая в пилотскую рубку, по сути своей мало чем отличается от изображения на экранах первых телевизоров и всегда остается лишь картинкой, на самом деле довольно далекой от реальности.