Все эти действия не решают основных проблем. Все они — отвлекающие маневры, направляющие общественное мнение против какого-нибудь бессильного меньшинства, на которое пытаются свалить вину. Например, система социальных квот — это больше разговоры, чем конкретные дела, и ни один исследователь не обнаружил ни малейшего свидетельства, что социальные квоты повинны в снижении реальных заработков белых мужчин. И если иммигранты останутся неграмотными или больными, то жизнь в Калифорнии от этого не улучшится и это не побудит их отправиться домой. Плохое обращение с иммигрантами, если они уже здесь, — это примерно то же, что стрелять самому себе в ногу. Правильный ответ — это сделать из них производительных граждан, способных позаботиться о себе, а не оставлять их зависимыми и бедными. Конгресс может срезать до нуля все программы для бедных, и все это не поможет устранить большой и растущий структурный дефицит.
Однако все эти «неправды» будут оказывать глубокое влияние на американскую политику. Можно говорить, что программы социальных квот вначале не рассматривались как постоянная мера, что они были затем расширены, охватив слишком много «липовых» групп, и что в последнее время они не проводились с достаточной разборчивостью, — но стараться свернуть все программы социальных квот столь же неразумно, как выпустить злого духа из бутылки. Доходы черных намного ниже доходов белых, и теперь правительство даже не притворяется, будто собирается что-то делать с этой жгучей проблемой. Неудивительно, что черные видят в этом объявление войны их экономическому будущему. Белое воинство ополчается против черного «миллионного марша».
Обвинения, которые мы слышим в настоящее время, очень похожи на звучавшие в старой Югославии, хотя можно надеяться, что эмоции, когда они найдут себе выход, будут не такими, как в старой Югославии. Сербы, чтобы быть настоящими сербами, должны очистить свою страну от хорватов, боснийских мусульман, албанцев и македонцев. Они защищают христианский мир от мусульманского мира, но столь же ожесточенно они борются против своих собратьев-христиан, хорватов. Подобным образом Америку надо очистить от бедных, одиноких матерей, иммигрантов и тех, кто не может обойтись без помощи системы социальных квот, — чтобы сделать Америку той настоящей Америкой, какой она была в мифах.
Без социального конкурента капитализм может поддаться соблазну игнорировать присущие ему внутренние недостатки. Этот соблазн уже проявляется в высоком уровне безработицы в индустриальном мире. Неудивительно, что когда угроза социализма исчезает, то повышается уровень безработицы, допускаемый для борьбы с инфляцией, быстро расширяется неравенство в доходах и богатстве и растет люмпен-пролетариат, отвергнутый экономической системой. Таковы были проблемы капитализма при его рождении. Они составляют часть системы. Они привели к рождению социализма, коммунизма и государства всеобщего благосостояния. Если эти решения не действуют — а они не действуют, — то к системе надо привить что-то еще, но что же?
Внутренние реформы очень трудны для капитализма, потому что у него есть ряд верований, отрицающих потребность в каких-либо намеренных институциональных реформах. По теории капитализма, общественные учреждения должны сами заботиться о себе (65). Общества с эффективными учреждениями изгоняют из бизнеса общества с неэффективными учреждениями, поскольку они более производительны. В намеренных социальных реформах нет надобности. Невидимая рука рынка поставляет эффективные учреждения, точно так же, как она поставляет наиболее желательные для потребителя товары.
Крах коммунизма молено даже рассматривать как подтверждение этого принципа. Теория, как можно подумать, работает. Ошибочность этой точки зрения проявляется в продолжительности времени, нужного для того, чтобы эффективные учреждения изгнали из бизнеса неэффективные. В случае коммунизма это заняло семьдесят пять лет. Чтобы изгнать Темные века, потребовалась почти тысяча лет. А в Китае без надлежащих учреждений лучшие технологии никогда не шли этой стране на пользу, и преимущества блестящих изобретений никогда не проявились. В конечном счете неэффективность терпит поражение — но часто она остается неэффективностью в течение столетий, а затем эффективность возникает на другом конце света.
Как известно из истории, правительства играли важную роль, включая в капитализм невключенных. Мы увидим в следующей главе, что правительству будет принадлежать главная роль в восстановлении экономики, способной порождать повышение реальных заработков для большинства граждан в эпоху искусственной интеллектуальной промышленности — хотя эта роль будет очень непохожа на роль, отводимую правительству при социализме или в обществе всеобщего благосостояния. Однако капитализму очень трудно признать за правительством надлежащую роль. Как раз для эпохи капитализма характерны споры о роли правительства — должно ли оно что-то делать, чтобы изменить работу рынка. В самом деле, во всех других успешных системах, предшествовавших капитализму, между общественным и частным вообще не было различия. В Древнем Египте или Риме не поняли бы, что означают рассуждения о пределах власти правительства. Вещи, которые мы называем общественными и частными, были так переплетены между собой, что делали такое различение невозможным. Подобным же образом при феодализме феодальный барон доставлял и то, что мы назвали бы государственными услугами (защиту, закон и порядок), и то, что мы назвали бы частным трудоустройством. Его приказы касались всего, что делалось в его владениях. Лишь при капитализме есть частный экономический сектор, где правит капитализм, и общественный сектор, занимающийся неэкономическими проблемами, где правят другие силы (66). Неудивительно, что в такой ситуации капитализм хочет ограничить роль общественного сектора до самого низкого уровня, совместимого с его собственным выживанием.
Но если правительство не должно быть, как при социализме, собственником всех средств производства и поставщиком всех социальных благ, то чем оно должно быть? (67) Теоретический ответ капитализма состоит в том, что почти нет надобности ни в правительстве, ни в какой-либо другой форме общественной деятельности. Капиталистические рынки могут доставить все товары и услуги, в каких люди нуждаются или каких они захотят, за исключением немногих вещей, именуемых чисто общественными благами.
Чисто общественные блага имеют три специфических свойства, ставящих под вопрос эффективность частных рынков, но эти свойства настолько своеобразны, что, может быть, есть только один чисто общественный товар — национальная оборона, — хотя и об этом можно спорить.
Первое свойство чисто общественного блага состоит в том, что потребление этого блага любым человеком в любом количестве не уменьшает его количества, доступного для кого-либо другого. В потреблении его люди не являются соперниками. Если, например, один человек пользуется национальной обороной, то это не препятствует пользоваться национальной обороной кому-либо другому. В случае нормальных экономических товаров дело обстоит не так: если один человек ест морковку, то другой не может уже съесть ту же морковку. Но если чисто общественные блага не истощаются потреблением любого человека, то почему они должны продаваться в рыночной экономике? Ведь нормальные товары потому и покупают, что они дают покупателю монопольное положение в потреблении купленного.