Алиса получала от всего этого огромное удовольствие. Лондон казался ей теперь чем-то очень далеким, да она никогда его особенно и не любила. Шатры напоминали ей сафари в детстве, дядю Кама и тетю Рону в Кении. Конечно, климат и пейзаж отличались, но трудности ее не пугали. Совершенно забыв свою норфолкскую депрессию, она помогала с готовкой, нянчила детей, ухаживала за ожидавшими Эдварда больными — в общем, делала работу, которая казалась ей самой важной на свете. Теперь, когда она знала, сколько удовольствия доставляют крестовые походы, она могла понять, почему в средние века в них участвовало столько народу.
Общение с Джулианом Смедли вносило приятное разнообразие в ее жизнь. Ей нужен был переводчик, который помог бы освоить хотя бы азы джоалийского. В первые дни приходилось полагаться на Урсулу, Домми и самого Эдварда, но они были слишком заняты собственными делами, чтобы уделять ей много времени. Потом начали появляться и другие олимпийцы, но и их быстро загрузили работой. Джулиан и сам был не слишком силен в джоалийском, так что он частенько брал репетитора из местных, обучаясь вместе с ней. Это помогало ему убить время в дороге и скрашивало монотонную работу в хозяйственном отряде — он согласился на скромную должность, оставив религиозные вопросы другим.
Капитан Смедли проходил по графе «старый друг». Пожалуй, ближе его был только Эдвард, но Эдварда она видела редко. Самый близкий друг ее кузена, Джулиан Смедли уже много лет то попадал в поле ее зрения, то выпадал из него: сначала сопливый мальчишка, потом прыщавый, неуверенный в себе подросток, жизнерадостный юноша, контуженный герой. А теперь? Теперь — худощавый, уверенный молодой человек, не красавец, но вполне симпатичный, выглядевший старше своих лет. Если его и продолжали мучить кошмары войны, он умело скрывал это. Он прямо-таки излучал жизнелюбие. Он никогда не обсуждал с ней свою личную жизнь, но был слишком привлекателен, чтобы не иметь по меньшей мере одной подруги. Вспомнив, как миссис Маккей рассказывала в тот памятный вечер в «Быке» про постельную рулетку, Алиса решила, что Джулиан Смедли наверняка был главным призом, хотя, возможно, он все-таки недостаточно жесток для игр такого рода.
Перевал Сутпасс привел их из Лаппинвейла в Рэндорвейл, а солнце все продолжало светить. Рэндорленд, предупреждал Джулиан, может таить в себе неприятности, поскольку являлся территорией Владычицы, Церковь Неделимого здесь преследовалась, а Док Мейнуоринг все еще сидел в тюрьме. Однако пророчество обнадеживало. Как гласил стих 318: «Начиная с Рэндора, станут власть имущие искать встречи с Освободителем, и будут ночевать в лесах и в канавах, умоляя: исцели нас, сжалься над нами, и осыплют его золотом».
Правда, первое, что случилось в Рэндорвейле, — это исчезновение Урсулы и Домми.
— Они вернутся, — пообещал Эдвард. — Домми назначил себя апостолом Морковок. Урсула должна доложиться Службе — точнее, тому, что от нее осталось.
На следующее же утро король Гуджапат пригласил Освободителя на аудиенцию, и Освободитель отклонил приглашение.
Двумя днями позже король повторил приглашение, прислав в качестве свидетельства миролюбивости своих намерений изрядно похудевшего, но в остальных отношениях невредимого Дока Мейнуоринга. Эдвард снова отказался от приглашения, хотя Дока принял.
На четвертый вечер пребывания Свободных в вейле, когда они стояли лагерем в восточном конце долины и, следовательно, сравнительно недалеко от Олимпа, в лагерь ворвались несколько сотен рыжеволосых Морковок, бросившихся восторженно приветствовать Освободителя. Вместе с ними вернулась Урсула, а с ней несколько знакомых лиц: Бетси и Билл Пепперы, Айрис Барнз, Проф Роулинсон и другие.
Джулиан узнал о возвращении евангелистов как раз когда, завернувшись в меховую шубу, укладывался на ночлег у костра. Палаток пока не хватало, и он не видел причин, по которым закаленный вояка вроде него должен иметь преимущество перед другими. Он окончательно выздоровел, хоть и чувствовал себя немного слабым, и уж во Фландрии, во всяком случае, было гораздо хуже, чем здесь. Рядом с ним опустился на колени человек. Улыбке его позавидовал бы голодный крокодил. Джулиан поспешно сел.
— Домми! Ты вернулся? Как Айета?
— Конечно, в лучшем из лучших здравии, брат Каптаан! И я теперь самый гордый отец самого голосистого сына.
Джулиан — некогда Тайка Каптаан — хлопнул его по спине и крепко пожал руку.
— Поздравляю, брат Домми! И как его зовут? — Он мог и не спрашивать. Отныне Вейлы будут кишмя кишеть Д'вардами.
— С любезного позволения он назван в честь нашего почитаемого Освободителя.
— А Энтайка… Она была там?
Домми улыбнулся еще шире и кивнул.
— Я принес вам записку.
Джулиан выхватил ее у него из рук и развернул. Он даже забыл поблагодарить Домми и не заметил, как тот ушел.
«мой самый дорогой капитан крюк!
ты все верно догадался куда я пашла. я здесь у одной из тиминых теток не с мущиной. если бы я знала што ты вирнешся в олимп я бы осталась там. я очинь по тибе скучяю. мне очинь жаль што мы поссорились но ведь все любовники ссорются иногда, все твои абищания я от них все время плачу и мне хотелось бы чтоп ты держался их но ты наверно щитаешь это грех но если ты правда будеш диржаться их то я всегда твоя телом и душой в любом мири особенно телом.
всегда твая любящая венди»
Это письмо едва не стоило Свободным одного их соратника, но в конце концов он все же решил остаться на борту. Крестовый поход вряд ли продлится долго, тогда как их с Юфимией будущее может тянуться еще много столетий. По сравнению с этим несколько дней, какими бы долгими они ни казались, — пустяк.
На следующее утро в лагерь въехала кавалькада дорогих экипажей — королевская семья и почти весь двор. Эдвард вежливо приветствовал их, исцелил все до последнего сопливые носы и даже не настаивал, чтобы королевская семья ночевала в канавах. Он принял их золото и отдал его Дошу, приказав закупить побольше провизии и вьючных животных.