Выбрать главу

В романтических текстах ностальгия приобретает оттенок эротизма. Партикуляризм в языке и природе был чем-то сродни индивидуальной любовной привязанности. Молодая красивая девушка похоронена где-то на просторах родной земли; светловолосая и тихая, темноволосая и дикая, она становилась олицетворением природы: Сильвия в воображении жителя лесов, Ундина — в приморских землях, Люси — в озерных краях и Бедная Лиза — в русской деревне. (Мужские персонажи тяготеют скорее к бестиальной репрезентации, нежели к пасторальной: в диапазоне от литовских медведей-оборотней в романах Проспера Мериме до украинских и трансильванских вампиров.) Романтизм превратился в основополагающую литературную основу, вдохновлявшую новые движения национального возрождения в Латинской Америке, где бесчисленные романы, как правило, озаглавливались женскими именами.

Тем не менее песня национального освобождения была не единственной мелодией, избранной в XIX столетии. Многие поэты и философы исследовали ностальгическую тоску из чистого интереса, а не в целях использования ее в качестве средства для достижения земли обетованной или создания национального государства. Кант узрел в сочетании меланхолии, ностальгии и саморефлексии уникальный эстетический смысл, который не овеществлял прошлое, а скорее усиливал чувствительность индивида к дилеммам жизни и моральной свободы[61]. У Канта философия рассматривается как ностальгия по лучшему миру. Ностальгия — это то, что люди разделяют друг с другом, а не то, что должно разделить их. Подобно Эросу в концепции Платона, тоска у философов и поэтов эпохи романтизма стала движущей силой человеческого бытия.

У Новалиса «философия есть, собственно, ностальгия, тяга повсюду быть дома»[62].

Как и их предшественники-врачи, поэты и философы не смогли точно локализовать ностальгию. Они сосредоточились на самом квесте. Поэтический язык и метафорическое путешествие казались гомеопатическим лекарством от человеческой тоски, действующим через сочувствие и подобие, в единстве со страдающим телом, но тем не менее не дающим галлюцинаторного эффекта тотального воспоминания. Стихотворение Генриха Гейне о прототипической тоске — это симпатическое зеркальное отражение ностальгии.

На севере диком стоит одиноко На голой вершине сосна. И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим Одета, как ризой, она. И снится ей все, что в пустыне далекой, В том крае, где солнца восход, Одна и грустна на утесе горючем Прекрасная пальма растет[63].

Одинокая северная сосна мечтает о своей ностальгической родственнице и своем антиподе — южной пальме. Это отнюдь не уютная история о любви к родине. У двух вполне антропоморфных деревьев общими являются одиночество и грезы, но не корни. Тоска о товарище по ностальгии, а вовсе не тяга к родному ландшафту в этом стихотворении — это роман между двумя «внутренними иммигрантами», ощущающими себя изгнанниками на родной земле.

Романтики первого поколения не были политиками; их ностальгический взгляд на мир был Weltanschauung[64], а не Realpolitik[65]. Когда ностальгия политизируется, то романтизм связывают с национальным строительством, а народные песни подвергаются чистке. Официальная память в националистическом государстве не допускает праздной ностальгии, ностальгии по своему усмотрению. Некоторые альпийские мелодии, к примеру, казались слишком легкомысленными и идеологически неуместными.

Чья это была ностальгия? То, что сначала было личной эмоцией, выраженной страдающим от недуга солдатом, а позднее романтическими поэтами и философами, превратилось в институциональную, или государственную, политику. С развитием швейцарского национализма (что сопровождалось созданием федеративного государства в XIX веке) народные песни были переписаны школьными учителями, которые находили крестьянские мелодии вульгарными и недостаточно патриотическими. Они писали сочинения для хорового репертуара и пытались выразить идеи патриотизма и прогресса. Слово нация было одним из новых слов, внесенных в народные песни.

вернуться

61

Меланхолик, по словам Канта, «никакой полной покорности <…> не терпит, и его благородство дышит свободой». Разбор «Наблюдения над чувством прекрасного и возвышенного» и антропологии Иммануила Канта см.: Shell S. M. The Embodiment of Reason. Chicago: University of Chicago Press, 1996. P. 264-305. См. также: CassirerE. Kant's Life and Thought. New Haven: Yale University Press, 1981; и Stauth G., Sturner B. Moral Sociology of Nostalgia // Georg Stauth and Bryan S. Turner, eds. Nietzsche's Dance. Oxford; New York: Basil Blackwell, 1988.

вернуться

62

Цит. по: Lukacs G. The Theory of the Novel, Anna Bostock, transl. 1916; reprint, Cambridge, MA: MIT Press, 1968. P. 29.

вернуться

63

Heine H. Selected Works. Helen Mustard, transl. and ed. Poetry translated by Max Knight. New York: Vintage, 1973. P. 423. Оригинал находится в «Heine's Lyrisches Intermezzo» (1822–1823).

Один из классических переводов стихотворения Генриха Гейне «Ein Fichtenbaum steht einsam». Данный перевод принадлежит русскому поэту М. Ю. Лермонтову. На русский язык это известное стихотворение Гейне было переведено также А. А. Фетом, Ф. И. Тютчевым, И. П. Павловым и еще несколькими поэтами. Оригинальный текст стихотворения:

Ein Fichtenbaum steht einsam

Im Norden auf kahler Höh';

Ihn schläfert; mit weißer Decke

Umhüllen ihn Eis und Schnee.

Er träumt von einer Palme,

Die, fern im Morgenland,

Einsam und schweigend trauert

Auf brennender Felsenwand. — Примеч. пер.

вернуться

64

Нем. — миропонимание, мировоззрение. — Примеч. пер.

вернуться

65

Нем. — реальная политика — это понятие, вошедшее в политологический дискурс в транслитерированной форме в виде слова «реалполитик», традиционно связывают с именем Отто фон Бисмарка. Реалполитик — отказ от идеологии в качестве основы государственного курса. Реальная политика исходит из практических соображений, а не из морали или идеологии. Термин был введен в обиход Людвигом фон Рохау. Концепцию реалполитик в исторической перспективе связывают с именами Никколо Макиавелли, а также — ряда античных правителей. — Примеч. пер.