Людям свойственно привязываться к вещам и приписывать им какие-то личностные характеристики. Нам не требуется слишком много для того, чтобы начать обращаться с неочеловеченным объектом как с человеческим существом. Устройству достаточно иметь подмигивающий диод, телесный изгиб корпуса и решетку вентилятора в форме улыбки, и мы уже приписываем ему какую-то живую индивидуальность. Он сразу кажется заслуживающим доверия, непоседливым, высокомерным, дружелюбным. Если механизм обладает способностью самостоятельно передвигаться, мы уже ждем от него разумности. Как говорит Шерри Теркл, социолог из Массачусетского технологического института, «добавь им еще лицо, и мы пропали».
Один небольшой пример подтверждает эту теорию: сотни записей в блогах свидетельствуют о том, что людям свойственно развивать личную привязанность к своим роботам-пылесосам Roomba. Может быть, дело в изгибе корпуса, похожем на улыбку, или в бестолковом упорстве, с которым он выполняет свою работу, беспрестанно натыкаясь на предметы мебели. Может быть, дело в том, как он крутится на месте с жужжанием, похожим на мурлыкань е. Как бы то ни было, перед его очарованием сложно устоять.
Дизайнеры из автомобильной индустрии принимают этот фактор во внимание, особенно когда речь заходит об облике «лица» машины. Посмотрите на эволюцию дизайна серии BMW 3. Какой «характер» у модели 1968 г.? С ее круглыми, широко раскрытыми глазами-фарами, широкой улыбкой бампера, вздернутым носом11 решетки радиатора, высоким лобовым стеклом и словно босыми ступнями шин? А какой характер у модели 2006 г.? Наверное, на ум приходит кто-то более сдержанный, зрелый, менее дружелюбный.
Учитывая нашу высокую восприимчивость к любому намеку на присутствие характера в вещи, можно ожидать, что в будущем наше взаимодействие с техникой будет еще более имитировать человеческие отношения, мы будем устанавливать личные связи с компьютерами, даже если они не выполнены в традиции роботов-гуманоидов. Мы уже строим выводы о том, каков характер у множества неочеловеченных предметов — инструментов, игрушек, домашней утвари, машин, даже домов, — и видим в них улыбки, хмурые взгляды, проявления злобы или радости. Я думаю, нас ожидает множество новых решений, основанных на личных отношениях с машинами, — механические репетиторы, психоаналитики, тренеры; мы будем отправлять роботов за покупками и слушать их шутки.
Я расспрашивал Шерри Теркл о роботе из ее лаборатории по имени Kismet, созданном специально для исследований в области социальных роботов. Kismet обладает выразительными глазами с огромными зрачками, длинными ресницами, подвижными веками и взглядом, намеренно копирующим человеческий, а точнее — детский. Он следит за вашими глазами и смотрит на то, что привлекает ваше внимание. Эффект, по мнению Шерри, потрясающий. Сидя напротив Kismet, вы быстро к нему привязываетесь. Вам скоро начинает казаться, что вы читаете на его лице эмоции и намерения, угадываете его планы и чувствуете, что машина искренне заботится о вас.
Принцип взаимности
Подход к робототехнике, задействованный при создании Kismet, поднимает важный вопрос: какими будут последствия взаимодействия с очеловеченной технологией для нас? В социальной психологии (и с общепринятой точки зрения) принцип взаимности подразумевает, что наше отношение к посторонним влияет на то, как посторонние ведут себя с нами в ответ. Это краеугольный камень любых правил поведения в обществе. На добрый привет — добрый ответ. Однако применим ли принцип взаимности к роботам?
И снова у Клиффорда Насса из Стэнфорда находим пример в одном из его исследований. В 1996 г. он проводил эксперимент, в ходе которого пытался выяснить, как люди воспринимают роботов, способных на ответную реакцию. В ходе исследования испытуемые гораздо охотнее выполняли утомительное и сложное задание, если имели дело с компьютером, проявлявшим предупредительность. Результаты эксперимента подтверждают, что мы склонны строить свои отношения с машинами по образцу межличностных.
Исследователи пробовали и другие подходы к изучению природы взаимоотношений между роботами и людьми. Кристоф Бартнек, например, провел роботизированную версию знаменитого эксперимента Милгрэма. В изначальной версии испытуемые Милгрэма постепенно увеличивали напряжение в электрошокере, подсоединенном к незнакомому человеку. Его страдания (на самом деле ненастоящие, как и электрошокер) не останавливали испытуемых, если исследователь продолжал подталкивать их к увеличению напряжения. В эксперименте Бартнека вместо актера фигурировал робот-кошка. Испытуемым предлагалось сыграть в игру на компьютере, в то время как робот просто сидел рядом. Одной группе испытуемых достался робот, проявлявший некоторое участие, а другой группе — равнодушный. Как только игра заканчивалась, предлагалось выключить робота. Вся загвоздка заключалась в том, что робот не хотел, чтобы его выключали, и начинал молить о пощаде. Естественно, испытуемые заволновались. Им было, конечно же, неприятно, ведь у них было такое ощущение, будто им предлагается убить кошку. Особенно неохотно нажимали на кнопку «Выкл.» те, кому достался участливый робокот.
Падая в зловещую долину
Почему это важно? Особенности нашего отклика на неотению и то, с какой легкостью мы поддаемся очарованию вещей, обладающих хотя бы намеком на индивидуальность, подводят нас вплотную к основной проблеме социальной робототехники: теории «зловещей долины».
Многие из нас хоть раз мечтали об обладании двойником, допельгангером[10], нашей копией-роботом, но чем ближе мы подходим к воплощению этой мечты, тем менее привлекательной она становится. Если бы мы были в состоянии создать идеальную копию человека, обладающую всеми навыками общения, человеческой логикой, памятью и эмоциональными переживаниями, проблема взаимодействия человека с компьютером была бы решена. Нам даже не пришлось бы называть это интерфейсом типа «человек-компьютер», ведь конструируя такого допельгангера, мы бы фактически создавали интерфейс «человек-человек».
Однако идея такого копирования человека может оказаться в корне ошибочной. В 1970 г. специалист в области робототехники Масахиро Мори ввел в обиход термин «зловещая долина». Он полагает, что чем ближе человекоподобные роботы становятся к своему прообразу, тем более неприемлемыми, даже пугающими кажутся всякие несовпадения и недостатки. У нас не возникает такой проблемы с индустриальными роботами или С-3PO, поскольку их механическая природа заведомо очевидна. Они не угрожают нашему восприятию самих себя. Но ведь и Франкенштейн уже близок к тому, чтобы быть копией человека. Он, по большей части, состоит из человеческой плоти и крови. Однако все неестественные компоненты — болты в шее, швы на лбу, неуклюжая медвежья походка — делают его пугающим. Мори заключает, что всякая попытка создать робота, точно копирующего человеческие черты, заведомо обречена на провал.
Мощный посыл этого предостережения, однако, не остановил сторонников очеловечивания машин. В 2000 г. Honda представила Азимо — «самого совершенного человекоподобного робота в мире», и он явно находится на самом краю «зловещей долины». У него удивительно человеческая пластика, он может прыгать на одной ножке и бегать упругим шагом со скоростью 9 км/ч на полусогнутых ногах. Азимо может взять бутылку, открутить крышку и налить воды в стакан. Он умеет ходить в толпе, не врезаясь в людей, может пожать руку и обладает естественной жестикуляцией. Если бы не шаровые крепления на месте суставов, то можно было бы подумать, что на самом деле под пластиковым корпусом находится маленький человек. Деталь, благодаря которой Азимо все же не проваливается в «зловещую долину», — это его лицо. Лица нет, только пустая темная панель.