Дальше он работал попавшейся под руку консервной банкой. Добавилось еще три бутылки (одна из-под «Столичной», все еще хранящая манящий запах водки), разных объедков. Глубже копать было тяжело, во впалый живот врезался острый край мусорного контейнера, но бросать дело нельзя. Петя скор на расправу. Зато с ним всегда при хавчике, и место для ночлега он подбирает нормальное, все нычки города знает.
Что за тряпки? Ну-у!..
Похоже, кто-то выбросил оставшиеся после умершего родственника вещи. Ветхая зеленая военная рубашка, затертый пиджак, выцветшие светло-синие кальсоны в пятнах…
Кальсоны – это хорошо. Для тепла, как и старое трико с пузырящимися коленями. Прибрать, скорее прибрать… Оп-па!
Не веря в свою удачу, Серый вытащил из картофельной шелухи сначала один войлочный бот, потом второй. Даже молнии целые!
Когда-то эту обувь острословы называли «прощай, молодость». Дураки! Нет ничего лучше для больных ног бомжа поздней холодной осенью. Это не расползающиеся, когда-то лаковые и модные туфли. Теперь бы незаметно надеть…
Сначала один поставить на землю, теперь второй. Никто не видит?
Бомж обернулся и его сердце тревожно сжалось. Атаман стоял совсем рядом, в двух шагах.
– Что нашел? Почему не работаешь?
– Так вот, Петя, бутылки, хлебушек, одежда старая… Я работаю, ищу!
– Работаешь? А это что? Закрысить хотел?
– Нет, это я достал спецом, вроде нормальная обувка.
– Ну-ка.
Скинув потрескавшиеся от времени югославские полусапожки, Петя примерил находку. Застегнул молнии, одобрительно притопнул правой ногой.
– На меня шили!
Серый с жадным сожалением наблюдал за процессом. Обидно было до слез: их атаман и так ходил в вязаных шерстяных носках. Какое там «шили»?! Точно велики. А ему, Сергею, были бы в самый раз.
Петя заметил взгляд. Грозно нахмурившись, больно ткнул костлявым кулаком в грудь:
– Че рогом целишь? Колись: закрысить от смотрящего хотел?
Согнувшись, опустив вниз глаза, Серый униженно забормотал:
– Не, не, Петя, это я так, я знаю, кто командир…
– Смотрящий!
– Да-да, смотрящий. Я помню…
– То-то.
Подхватив полусапожки, Петя шагнул от контейнера.
– А мне нельзя?..
Атаман вопрос ждал. И оборвал в самом начале:
– Нельзя. У нас Рыжий босой, в тапочках шкандыбает. И копыта у него поменьше твоих, солдатскими сапогами не раздолбаны. Копай давай, фарт упорных любит.
– Ага, хорошо.
Нагнувшись над воняющим контейнером, Серый интенсивно погреб гниющие, слипшиеся ошмётки. Энтузиазма заметно поубавилось, когда обидчик отошел. Гад уголовный!.. Как погано…
Пола замусоленного пиджака мешала залезть в угол. Откидывая в сторону тряпку, бомж услышал, как что-то металлическое глухо стукнуло о стенку.
Надо глянуть.
В карманах оказалось пусто. За подкладкой?
Точно!
Пальцы нащупали солидный металлический кругляш. Хорошо бы рубль юбилейный, с Лениным. Их в ларьках берут на сувениры для интуристов.
Это оказался не рубль. Потемневший от времени металлический круг с ушком. Медаль «За отвагу».
Бутылка! Нет, две!
Награды рыночные барыги любили. Особенно старые, военные. Радостно повернувшись в сторону Рыжего и Пети, Серый только собрался объявить о находке, как что-то, шипя и оставляя дымный след, скользнуло в контейнер. От грохота и яркой вспышки неловко отшатнувшийся, полуослепший бомж растянулся на загаженном асфальте, больно ударившись спиной и затылком. Выскочившая из пальцев медаль улетела неизвестно куда. Он лежал, стараясь хлебнуть хоть глоток воздуха, а шагах в пяти издевательски-злобно ржали подростки, подбросившие ему магниевую бомбочку. С презрением усмехался и Петя, язвительно комментируя:
– «Я, офицер»… Лох ты, Серый. Терпила голимый, помойный…
***
– Серый! Серега!
Это было уже не во сне. Голос Валерки доносился из коридора.
Подхватившись, все еще пребывая под впечатлением увиденного, Александров вышел из закутка. Валера как раз заглядывал к чистящим картошку.
– Тут я. Чего кричишь?
– Блин, ты где прятался?
– В сортире отливал. Что случилось?
– В общагу идти пора. Никитин народ строит, одного тебя, зассанца, не хватает.
Уже в общежитии, умывшись, записав оставшееся в памяти, Сергей задумался.
Медаль «За отвагу». Такая же, без потерявшейся орденской колодки, да четыре истрепавшихся письма-треугольника – это все, что осталось от деда по отцу, Ивана, погибшего на Великой Отечественной офицера. Отдавшего жизнь за страну и народ, человека, без которого не было бы и его, Сергея, не было бы Победы.
Сколько раз он, школьником, представлял, как дед бьет по фашистским оккупантам из автомата, забрасывает их гранатами, а потом, когда заканчиваются патроны, закрывает своей грудью пулеметную амбразуру дзота, спасая идущих в атаку товарищей!
Мучительно скривившись от душевной боли, Сергей закрыл ладонями лицо.
Как, как он мог стать таким?! Что случится в проклятом будущем с офицером (офицером, тот гад это подтвердил!) Александровым, чтобы стало возможно такое?!
Ночью, словно издеваясь, сон повторился и продолжился.
***
– С-суки поганые!..
Петя немедленно оказался рядом, упершись злобным взглядом:
– Ты кого ссученным назвал, парашник?!
Не в силах оторвать глаза от тускло блеснувшего клинка, Серый, судорожно отталкиваясь руками и ногами, в ужасе скользил на спине, подальше от страшного в ненависти смотрящего, подальше от смерти.
Какая-то часть сознания горько подсказывала: «Скажи: «От тебя». Назови его петухом, козлом, ублюдком, будь честен. Тогда для тебя все закончится здесь и сейчас. Человек в тебе умер уже давно, умри и сам, не позорь свое прошлое этой жизнью».
Но трусливая натура бомжа выла от страха, глушила отрешенный, далекий голос, выталкивала из горла умоляющее:
– Петя, это я им! Пацанам!
Показалось, что описывающий пугающие петли нож в руке атамана задержал свое движение.
– Смотрящий, чтобы я тебя!.. Никогда! Это им, беспредельщикам!
Из носа выскочили зеленые сопли, голос сорвался в скулящий визг. Презрительно глянув сверху вниз, Петя ловко убрал нож.
Раз – и в руке уже пусто.
– За базаром следи, блевотина помойная.
– Да, смотрящий, я буду следить, это вырвалось…
– Еще раз вырвется – язык вырежу. И зенки выколю. А потом оставлю подыхать. Понял?
– Да, смотрящий, да, я запомнил!
– Все, вставай, канай хавчик добывать.
Брезгливо поморщившись, добавил:
– И сопли вытри, парашник.
Размазывая по лицу грязь замызганным рукавом, Серый, прихрамывая, заторопился к мусорным контейнерам.
Перегнувшись вниз, он старательно перерывал гниющий мусор, выуживая бутылки и редкие хлебные корки. Перед глазами все еще стояла Петина финка.
Атаман уже пускал ее в дело, бомж видел это сам.
Как-то к ним подошел незнакомый мужик, такой же, как и они, с двумя помойными сумками, уверенно обратился к атаману. Негромкий разговор на блатном языке закончился тем, что Петя отвел нового приятеля в их теплую нычку на теплотрассе, уступил лучшие продукты и даже щедро налил водки, лишив его, Серого, законной порции. Без одурманивающего и расслабляющего стакана не спалось. Мучительно ныли подмороженные пальцы, кусали вши, болел живот.
Почувствовавший себя хозяином гость громко храпел, раскинувшись на теплом полу у самых труб. Казалось, что огонек догорающей свечи колышется от этого самодовольного храпа, а не от задувавшего в бетонный короб сквозняка.
В какой-то миг мелькнула осторожная тень, и храп сменился сипящим бульканьем.
Разбрызгивая густые кровавые капли из перерезанной глотки, гость бился в агонии, а Петя, не убирая нож, наблюдал за корчами с мстительным удовольствием. Потом тщательно обыскал труп, нашел две нычки и, совсем повеселевший, погнал их по ночному холоду на новое место.
Настроение тащившего чужие сумки Серого тоже улучшилось, когда атаман купил в круглосуточном ларьке бутылку водки. Денежки гость прятал в носке. Разве это нормальная нычка? И вообще, деньги надо тратить сразу, скопидомов среди бомжей нет.