Митя не ответил. Он и сам понимал, что человек не может останавливаться. Остановится — отстанет. Попадет в болото — в такое неинтересное место… Но ему лень учиться, читать, лень и только. Он с веселенькой насмешкой смотрел на Артура. Липкий снег падал на перила беседки.
— Суета, — сказал Митя. — Падает — тает. Падает — тает. Может, еще выпьем?
— Да нет, — ответил Артур.
— Да или нет, жуть дело?
— Нет!
— Ну и не надо! Мне в ночную смену, — Митя поднял воротник. — Выспаться и на работу, а потом опять выспаться. Все ясно.
— Если человек ничего не видит перед собой — ему все ясно.
Митя рассердился и через плечо глянул на Артура.
— Видишь, так расскажи.
Снег падал все гуще, дорожки и кучи листьев стали серыми.
— Ты слыхал, Митя, что в Италии искусственным путем создали человеческий эмбрион? А космос? Митя, ты просто слепой, — Артур говорил о кибернетике и истории. Он все это знал и говорил легко, быстро, точно торопился выложить. Голос его был мальчишески звонким.
Митя и раньше в общем-то чувствовал, что люди живут, конечно, не хлебом единым. Но жизнь эта проходила стороной, словно совсем к нему не относилась. И то, что эту интересную жизнь Артур видит лучше его, яснее, рассердило Дмитрия.
— Букварь! — сказал он. — Надо же кому-то быть просто рабочим и ни о чем не думать. Сбегал в столовую, посидел на диване с Галей — и спать в свою койку. Чудак-человек! Всех учеными сделать захотел… — Митя бросил сигарету и покачал головой. — Да-а… Наговорил ты мне. — Поеживаясь, он стал напевать: — «То ли в тихий вечер, то ли зорькой раннею перед новой встречей будут расставания».
— Артурчик, летом куда кинешь кости? Давай со мной — на дикий Север! Хорошо: пароходы, рудники, гагары кричат и никакой скуки.
— Это не по мне! — Артур покачал головой. — Осенью мне в институт, а летом поеду в Хосту.
— Куда?
— На юг — в Хосту.
— «Ты поедешь на юг — я на север. Не забудь, моя крошка, писать», — пропел Митя. — Ну и дурак! Впрочем, жуть дело, не дурак. Может, у тебя такая судьба — ученого человека. Открытия делать… Не то, что я. Черная рабочая сила.
— На юг, может, и не поеду. Отец денег грозится не дать. Говорит, что избалуюсь.
— Брось насчет денег, букварь. — Митя ударил его по шее так, что Артур качнулся и насупился. — Есть выход. Тебе надо достать в ЖКО ванны и продать их Филичкину. Этому крокодилу Филичкину хочется мыть свое дорогое тело в ванне. Позвони мерзавцу Травкину — может, он достанет старую ванну, в обмен на металлический лом. Понимаешь?
— Ничего не понимаю, Митя…
— А еще ученым хочет стать. Каждая ванна стоит столько, сколько один билет до Сочи…
— Да кому они нужны, эти ванны?
— Какой тупой! Колун. Филичкину, у которого я работал на чугунолитейном заводе. Ты достаешь ванны, он дает деньги — и ты едешь в Хосту…
— Где же я возьму их?
— Ванны? Где хочешь, я ими давно не торговал.
Они помолчали. Падал снег, деревья белели на глазах.
— Давай прощаться, Артур. Посмотрели переживательное кино, выпили, поговорили, теперь ступай делать уроки, а я спать. — Он снял перчатку, протянул Артуру руку. — Бывай. На той неделе встретимся в цехе? Занимательно с тобой трепаться. А с журналисткой я все-таки познакомился. Вот девочка!
Снег повалил густой, тяжелый. Улицу, дома закрыла белая муть. Артур провел рукой по плечу, снял влажный, потемневший на ладони снег. После вина хотелось пить. Он поднял ладонь к губам. Снег был пресным, холодным. Артур поморщился, тряхнул рукой.
По освещенному окну догадался, что отец пришел с работы и моет посуду или варит на завтра обед.
Николай Васильевич чистил рыбу. Мелкая чешуя летела во все стороны и прилипала к клеенке, к кастрюлям и тарелкам. В эмалированной миске перед ним лежали зеленые окуни с красными плавниками. Не поворачиваясь и не поднимая головы, отец спросил неожиданно сердито:
— Ты выбросил с карниза кормушку для голубей?
— Я, батя. Уж очень наглые стали. Дерутся и любовь крутят — всё под окном.
— Голубь — нахальная птица?
— И нахальная и вредная — болезни опасные переносит! Почитай газеты. И здания пачкают. Как этого не понять? Окуньки хороши. Тебе помочь?
— Подожди, — нахмурился мастер. — Как это… вредная птица? Птица-радость — вот кто голубь! Сопляки вы еще. — Он замолчал. Вспомнилась деревня под Зарянском. Широкая, зеленая улица, склон к реке, и небо — синее, без одной тучки. Сосновые рубленые дома с крытыми подворьями. И голуби. Мальчишкой он любил смотреть, как гоняют белых турманов… Уже в городе он хотел развести голубей, но то служба, то переезд в большой дом, то война — так и не собрался. Теперь они прилетели сами. А сыну не любы. Николай Васильевич дышал с трудом. На висках выступил пот. Лампочка над кухонным столом померкла, точно упал накал. Откосов опустился на табуретку.