— Предвидеть надо, — сказал он. — Заранее предвидеть. Пьет он, как лошадь.
— Есть! — сказал Вася Елкин. — Будем спорить! Если мастер прав, сбреешь бороду.
— И сбрею, если Лазнов послушается Николая Васильевича и придет в отдел кадров!
— Есть! — сказал Вася.
— Я разобью! — протянул руку мастер Откосов.
Они еще покурили, посмеиваясь, споря, и Вася Елкин сказал вдруг:
— Раз, два, три, семь, двенадцать, двадцать одна…
— Что? — спросил Радий, взглянув на него.
— Двадцать одна лампочка не горит по периметру. Завтра ставить придется. Как мне в дневную смену — так лампочки перегорают. Не везет!
На низком небе мерцают редкие звезды, ослепленные светом корпуса ГРЭС. С любого места виден главный корпус. Он стоит утесом в сизой поволоке. И не стоит, а словно плывет, как небывалых размеров крейсер. Четырнадцать одинаковых труб откидывают в сторону прозрачные дымы. На сорокаметровой башне корпуса алеет крутой стяг ордена Ленина.
В годы первой пятилетки на береговой скале выросли здания станции. Огромный крейсер плыл по степи в одиночестве. Ветер относил дымы его к деревянным окраинам города и дальше к вековым борам. Но шла стройка в степи. Станцию окружали новые заводы. Плыла промышленная эскадра, а флагманом была ГРЭС. Она давала силы станкам и мартенам.
Откосов пришел на стройку парнем-грабарем. Пришел, чтоб «зашибить деньгу» и вернуться в деревню хозяином. И остался на станции. Жил в землянке, бараках. Работал землекопом, бетонщиком, кабельщиком.
Пришло чувство, которого он не ждал. Дорогие деревенские тропки, луга и перелески стали далекими, как сон детства. Полюбил Откосов, сроднился с большим кораблем. Станция и теперь для него — боевой корабль. Освещенные, словно золотые паруса, окна цехов гонят темноту ночи. Откосов состарился, а станция осталась флагманом: на ней куют кадры энергетиков.
Мысли его прервал Радий. Звонким на морозе, но довольно безразличным голосом он сказал:
— Дымит старушка…
И точно это хотел слышать Вася Елкин. Он тотчас подхватил слова Радия:
— Да-а, дымит наша старушка. Вот в Ургуне — стройка! Миллионная ГРЭС.
Откосов промолчал, только в сердцах швырнул за шлагбаум окурок сигареты. Он был не согласен с молодыми. Для него станция оставалась гигантом индустрии.
— Двенадцать! — сказал мастер громко и недовольно. — Кончай дежурить. Патрулю спать.
Они повернули в поселок. Шли вдоль решетчатой ограды сквера. Листья, прихваченные морозцем, шуршали под ногами.
Артур сидел за столом и брился. Теперь он делал это каждый день: хотел, чтоб над верхней губой проступили усы.
— Отдежурил? — пробурчал он, не отрывая глаз от зеркала.
— Бритву только портишь, сынок! — усмехнулся Николай Васильевич.
— Не жалей, батя. Скоро перейдем на электрическую, ближе к передовой технике.
Мастер Откосов прошелся по комнате, потирая холодные ладони.
— Я за прогресс, но эта бритва — подарок. Мастер Лориш, из немцев, что работали на строительстве, подарил… Мы дружили… Потом он уехал на монтаж Среднеуральской ГРЭС. Бритва, значит, — память.
Загремев стулом, Артур встал из-за стола и пошел на кухню. Вернулся оттуда умытый, розовощекий, с волосами влажными и взлохмаченными. Был Артур смел взглядом, высок, с тяжелой отцовской походкой. Только руки материны, с нежными смуглыми пальцами.
— Спать ложись, — посоветовал отец, все еще усердно потирая озябшие ладони.
— Рано, батя. Детское время…
— Детское! Третья смена заступила.
Артур поднял голову и улыбнулся светло, совсем по-детски.
— Третья? Здорово! Ты, батя, только мыслями о кочегарке и живешь…
— Что? — Николай Васильевич опустился на диван.
— Я говорю: дымит кочегарка…
Мастер рассмеялся. Его не рассердил ответ сына, только чуть неприятно было слышать вместо добродушного «старушка» презрительное «кочегарка».
— Почему же кочегарка, Артур?
— Старье, — сказал сын, — дымит… Дышать нечем. Вот перевести бы ее на отопление газом! А то среди города и такие трубы…
— А когда я приехал в Зарянск, на этом месте мы с матерью твоей, покойницей, ягоды собирали. А Лориш на уток охотился. Город мы построили.
— Вы! — крикнул вдруг, разгорячившись, Артур. — А теперь это не пойдет… Зачем терпеть старье?
— Старье! — мастер начинал забывать, что говорит с сыном. Привстав с дивана, Откосов сказал, как в бригаде, повышая голос: — Ты бывал на станции — а что ты видел? Ни черта ты не видел! Морально и теперь станция не устарела…