— Значит, вы были человек без особого положения в обществе? Так. Не угодно ли вам ответить — почему вы бежали?
Пустов замялся, подумал и сказал:
— По глупости.
— По глупости? Значит, вы признаете себя глупым. Вы, учитель, наставник, вы — глупы?
— Видите ли, товарищ: засиженное яйцо — всегда болтун.
— Как это понять?
— Очень просто. Сидел я двадцать лет на одном месте и думал: делаю то, что надо. Был убежден, что призван учить, могу учить и учу именно тому, что надо. А на поверку оказалось — нет, нет и нет. И сам-то я знал, и других учил не тому, что нужно для настоящей жизни. Настоящей, понимаете? Это бывает, товарищ, вы не удивляйтесь. Живет человек, бегает, как белка, по своему колесу и думает: все правильно, хорошо. А случится что-нибудь, хлынет половодье, выбьет человека из привычной колеи, занесет в бугу — и смотришь: другое увидел, другое понял, другим стал. И со всеми так. И со мной, и с вами. Не было — так будет.
— Извините, я — большевик.
— Ну, и что же? Почему вы думаете, что я не могу быть большевиком?
— Вот как?!
— Да. И могу, и хочу. Дайте мне дело, и вы увидите. Я сделаю его честно и хорошо.
Следователь с полминуты пристально и жестко смотрел в лицо Пустову, потом обернулся, порылся в бумагах на столе, вытащил сложенный листок.
— Что это при вас за бумажка среди документов?
Пустов заглянул и покраснел:
— Пустяки… Так стишок… Почему-то захотелось написать, а не вышло… Смешно… Изорвите.
— Рвать незачем. Скверный почерк. Не могу разобрать, мелко и путанно. Прочтите.
Пустов взял бумажку и, не спуская краски с лица, прочел:
Следователь еще раз взглянул в глаза Пустову, подумал и сказал:
— Хорошо. Конец хорошо. Так и надо. Тверже камней, выше дуба! — И, повернувшись вправо, стал говорит по телефону:
— Алло! Это вы, товарищ Кузин? Да, да. Вот в чем дело. Значится ли у вас в списке «Б» Пустов Павел Афанасьевич?
Молчание.
— Нет? Ага. У меня тоже нет. Да, тот самый — школьный инспектор. Отзывы благоприятные. Значит, можно освободить? Ну, конечно, условно. Передай Щетинину в отдел образования. Пошлю с бумажкой. Как попал? Из села председатель ревкома прислал выяснить подозрительную личность. Хорошо. До свиданья.
И, чекнув трубкой, улыбнулся Пустову.
— Вы сейчас будете свободны, но при условии работать. И если окажетесь нужным и честным — ваше счастье. Если же нет — тактика наша вам, вероятно, известна. За искреннюю помощь — полное доверие. За шкурничество и саботаж — беспощадность. Выбирайте сами.
Петро настегал лошадей не судом. Дрожки летели. Зоя смотрела вперед, и по губам ее было видно, что она плачет. По рыжей земле заплатами лежали синие лужи и лиловым половиком тянулась дорожная грязь.
— Приехали! — осадил лошадей у деревянного крылечка. Пахнуло молоком, телятами и навозом.
Рыжая лохматая голова вылезла из клети и подмигнула Петру:
— Ловкач! Краля писаная.
— Балда! Садись, гони на поповский огород за тятькой!
В горнице пол выскоблен дожелта, все расставлено, но душно и разит овчинами.
Петро проводил Зою в горницу, а сам завозился в передней и Дуняшке на ухо:
— Живей, — чаю!
— Привез, значит?
— Дурашка! Чай, тятька приказал. Насчет перевороту власти беспокоится. Она бла-а-родная. Пока, говорит, наше право, надо выгадать. Прижать хвосты, чтобы люди были шелковые. А мне што? — Ухмыльнулся, ткнул Дуняшку в спину и ушел в конюшню.
Через несколько минут приехал Зыгало с Пустовой. Петр вышел встречать. Рыжая голова растянула до ушей слюнявый рот и шопотом спросила:
— Ну, как — отведал?
А Зыгало суетился возле Пустовой:
— Пожалуйте, Евдокия Ивановна. Вот он домик наш. После городских неказист, пожалуй. Ну, да не красна изба углами… Это вот клеть, там у меня телята. Это конюшня и прочая стремлюдина. А там амбар. С хлебцем амбар-то, с хлебцем! Засеваем порядочно. По летам, кроме этой рыжей образины, еще двоих нанимаю. Пожалуйте. Дуняшка! где ты запростилась, стервуха!
Дуняшка выхлестнулась из дверей и, затопав белыми ногами, подбежала к Зыгало.