Короче говоря, в наши дни Бухарин сделался символической фигурой для несталинской альтернативы как в Советском Союзе, так и в Европе. Как стало ясно из передовой статьи Лондонской газеты «Таймс» в 1978 г., взгляд школы Дейчера — Карра на бухаринскую альтернативу как на «опасную иллюзию» разделяется, хотя и по совершенно другим причинам, консервативными противниками социализма. Нехотя присоединяясь к призыву о необходимости официальной реабилитации Бухарина советскими властями, «Таймс» предупреждала: «Но нельзя допустить, чтобы он [Бухарин] был использован для реабилитации самого коммунизма» {35}.
Остается только определить истинное значение бухаринской альтернативы сегодня. Отклик, который она находит за пределами Советского Союза, даже среди самых антисталинских коммунистических партий, имеет характер скорее историко-символический. В развитии некоторых близких по сути идей Бухарина, таких, как роль крестьянских хозяйств, социальное потребление, рынок в плановой экономике, коммунистические реформаторы Восточной и Западной Европы пошли гораздо дальше. Более того, при всей своей оппозиции государству Левиафана и либерализме в вопросах культуры Бухарин не был демократом. Как и другие основатели Советского государства, он ответствен за убийства во времена сталинского режима, возникшего после 1929 г. Он никогда не подвергал сомнению, например, принцип однопартийной диктатуры или хотя бы запрещение фракций внутри партии. До тех пор, пока еврокоммунизм будет подразумевать соединение коммунистического общественного идеала с политической демократией, программа Бухарина не может быть осуществлена. Поскольку процесс деруссификации европейского коммунистического движения продолжается, поскольку эти коммунистические партии возвращаются к собственным национальным традициям, они будут находить в русском опыте все меньше того, что они могут оправдать, и будут все меньше нуждаться в каком бы то ни было символе из советского прошлого.
Реальный потенциал бухаринской альтернативы сегодня находится в самом Советском Союзе. Бухаринизм был более либеральным и гуманным вариантом русского коммунизма с его врожденными авторитарными традициями. Вдохновленный частично тем пересмотром взглядов, который осуществил Ленин в конце своей жизни, Бухарин искал пути развития Советского государства, которые позволили бы обойти наиболее жестокие аспекты этих традиций, а может быть, обойти и что-то похуже. Многое изменилось в Советском Союзе с 20-х гг. Но до тех пор, пока сталинское прошлое продолжает сливаться с настоящим, идеи Бухарина остаются потенциальным источником антисталинской реформы — хотя и не обязательно перемен в сторону демократии — со стороны правящей партии.
Об этом же свидетельствует тот факт, что взгляды Бухарина стали центральным моментом в дискуссии, ведущейся наиболее открыто в неподцензурных русских изданиях на тему, «что следует сохранить из революции?» {36}. Как мы видели, те советские диссиденты, которые еще верят в революцию и частично — в ленинское наследие, разделяют возрождающийся интерес к Бухарину. Те же, кто, подобно Солженицыну, считают, что ни в коммунистической идее, ни в советском опыте не осталось ничего непрогнившего, заслуживающего сохранения, заявляют, что Бухарин был всего лишь «Дон Кихотом большевизма» или даже наоборот — был не лучше, чем Сталин {37}. Тем не менее утверждение одного русского противника коммунизма, что, Бухарин, вероятно, единственный большевик, кого хоть кто-то в России поминает добром, раскрывает особую природу его исторической репутации в наши дни. И она будет расти, хотя бы благодаря тому, что он противостоял роковому моменту в советской истории, сталинской коллективизации в деревне, которую так много русских сейчас рассматривают как «величайшую национальную трагедию», как катастрофу, которая, по словам Хрущева, «не принесла нам ничего, кроме несчастий и жестокости» {38}.
Но в то же время консерваторы, контролирующие советскую коммунистическую партию, настороженно относятся к растущей репутации Бухарина. Они понимают, что реабилитировать этого отца-основателя значило бы легализовать реформистские идеи внутри самой партии. А это в свою очередь означало бы пересмотр главных основ системы, начиная от непроизводительных колхозов и скрипящего планового хозяйства до давящей цензуры. Цепляясь за прошлое, они остаются наследниками Сталина. И все же идея бухаринской альтернативы распространяется все шире — от Москвы до Западной Европы. Бухарин словно бы бросает в своих преследователей проклятие Дантона: «Вы наложили руки на всю мою жизнь. Да восстанет она и да бросит вам вызов!»