Интеллектуальная самобытность Бухарина также, видимо, ведет свое начало с раннего периода его жизни. Если его утверждение, что он выработал «ироническое отношение к религии» на пятом году жизни, может быть воспринято с некоторым скептицизмом, то несомненно, что тяжелое положение семьи после возвращения в Москву, безусловно, глубоко поразило его. Он начал смотреть на современную городскую жизнь «не без некоторого презрения». В годы учебы в начальной школе он испытал «духовный кризис» — обычное явление в жизни юного русского интеллигента — «и решительно разделался с религией». Если это и огорчило его православных родителей, то они, вероятно, были утешены его академическими успехами. В 1900 или 1901 г. он окончил начальную школу с наивысшими оценками и поступил в лучшую московскую гимназию. Программа классической гимназии предусматривала подготовку учеников для университета, и требования поэтому были очень высоки. Он снова получил высшие баллы, «хотя и не прилагал никаких к этому усилий» {55}.
В гимназические годы Бухарин, как и многие другие представители его поколения, впервые столкнулся с политическим радикализмом. Русская гимназия уделяла большое внимание классическим наукам и старалась привить почтение к традиционному обществу. В действительности же она оказывалась как бы первой станцией на пути в революционную политику, так как жесткая школьная дисциплина явно вызывала широкое неповиновение авторитетам. В младших классах ученическое вольнодумие приобретало невинные формы — курение украдкой, азартные игры, списывание и разрисовка стен уборных. Но во время учебы Бухарина в старших классах, в канун революции 1905 г., вольномыслие гимназистов стало более серьезным. Бухарин как член радикальной ученической группы организовывал дискуссионные кружки и распространял подпольную литературу. Первые политические увлечения его были совершенно невинны, он находился под влиянием Дмитрия Писарева, чей нигилизм и прославление элиты «критически мыслящих» долго были популярны среди молодежи России. К осени 1904 г., однако, Бухарин и его товарищи-гимназисты, прошедшие «через стадию писаревщины», подошли к идеям, больше отвечавшим духу времени {56}.
Пагубная для России война с Японией 1904–1905 гг. трагически обнажила всю глубину отсталости и жестокой несправедливости царизма. После 1900 г. общественное недовольство и открытый протест разрастались вглубь и вширь. Крестьянство (около 80 % населения), возмущенное своими полуфеодальными повинностями, жаждущее земли, все чаще совершало отдельные акты нападения на помещичьи хозяйства; немногочисленный, но растущий промышленный пролетариат испытывал свои силы в нестихающих волнах забастовок, а в городских образованных слоях усиливался голос политической оппозиции всех оттенков. Силы надвигающейся революции ощущались и в гимназии, где русская оппозиционная идеология XIX века уступила место модернизированному народничеству партии социалистов-революционеров и марксизму социал-демократической рабочей партии, уже расколовшейся на два соперничающих крыла — радикальных большевиков, возглавляемых Лениным, и более умеренных меньшевиков. Симптоматичным для гимназических настроений являлось то, что конституционный либерализм, имевший немалый успех на широкой политической арене, нашел мало сторонников в гимназии. Бухарин и его друзья пригласили выступить в своем кружке известного профессора-марксиста Михаила Покровского, который произвел впечатление своим страстным антилиберализмом и «пролетарским якобинством» {57}.
В 1905 г. шестнадцатилетний Бухарин был уже руководящим членом нелегального студенческого движения, связанного с социал-демократами {58}. Характерно, что сначала в марксистском движении его привлекли не столько политические установки, сколько «необычайная логическая стройность» марксистской общественной теории. Напротив, теории социалистов-революционеров «казались прямо какой-то размазней» {59}. Однако бурные события 1905 г. бросили его в объятия политики.
Начиная с январского «кровавого воскресенья», когда царские войска открыли огонь по безоружной толпе народа, несшего прошение царю, и вплоть до разгрома декабрьского московского восстания, по России прокатилась волна эпидемии политических протестов и волнений. Голос противников самодержавия, который глушился десятилетиями, в этом году слышен был непрерывно и повсеместно, и с каждым месяцем голос этот становился все более радикальным. Летом влияние либеральной оппозиции царю упало, и на авансцену вышли революционные партии, особенно социал-демократы в Москве {60}. «Рабочие и студенческая молодежь буквально кипели, — писал Бухарин тридцать лет спустя. — Митинги, демонстрации, стачки множились. Толпы ходили по улицам городов, и повсюду гремела „Рабочая Марсельеза“: „Вставай, подымайся, рабочий народ!“» {61}. Царизм устоял во время этого пролога революции 1917 г. Но, потерпев поражение, русское марксистское движение вместе с тем укрепилось в вере и приобрело новые символы. Московские и петербургские Советы, московская всеобщая стачка и декабрьские баррикады, казалось, доказали, что европейский марксизм и западный образец восстания применимы к условиям крестьянской России.