Рассматривая великие проблемы 20-х гг. и результат большевистской революции в плане соперничества между Троцким и Сталиным, школа Дейчера — Карра просто перепевает полемику пятидесятилетней давности, которая и в свое-то время была поверхностной и уводящей в сторону. Левые могут воспринимать эти древние ярлыки с сентиментальным чувством как нечто, по праву им принадлежащее, но работа историка именно в том и состоит, чтобы отдалить себя от событий и увидеть их в ясном свете. Миф о программной альтернативе Троцкого просуществовал многие годы в силу разных обстоятельств, таких, как героическая карьера Троцкого-революционера, его последующая судьба изгнанника, его литературные способности и умение приобретать энергичных сторонников за границей, демонический облик самого Сталина.
Но все это только помогает спутать незаурядную личность и яркие лозунги с реальной социальной и экономической программой. Троцкий достиг очень много как лидер и как революционер, но он так и не сумел разработать ясную последовательную политику индустриализации и построения социализма в Советской России. Его расплывчатые идеи и вспышки прозрения также не вызывали широкого отклика ни внутри партии, ни вне ее. Бухарин же, хотя и имел как политик много недостатков, стал основным выразителем определенных идей и политических мер — принципов и практики нэпа, — которые были одновременно и барьером против сталинизма, и альтернативой ему. Они находили широкий отклик в партии и стране, как до, так и после поражения Бухарина. И ничто не доказывает, что они были «абсолютной невозможностью»; они были насильственно подавлены и уничтожены вместе с нэпом.
Свидетельства, подтверждающие такую интерпретацию, можно найти как в прошлом, так и настоят, ем. Большинство исторических свидетельств представлено в этой книге; нет нужды снова повторять их. Но читателю следует знать, что они были поддержаны и в недавних исследованиях, в которых затронут вопрос несталинской альтернативы в двух планах. Во-первых, как западные, так и советские ученые разрушили легенду о необходимости и эффективности «сталинской модели» индустриализации. Первый пятилетний план действительно означал значительный скачок, в котором, однако, призывы заменяли рациональное планирование, недостижимые цели были достигнуты едва наполовину и то несоразмерно дорогой ценой, а крестьянское хозяйство было разрушено процессом коллективизации, что не только не способствовало индустриализации, но, вероятно, повредило ей. Очень мало ученых, включая и советских, когда они говорят с глазу на глаз, еще верят, что сталинский курс был необходим. Они видят широкий спектр различных сельскохозяйственных и промышленных возможностей, открывавшихся перед руководством в конце 20-х гг. и вполне совместимых с нэпом и теми альтернативами, которые Бухарин и его сторонники предлагали партии накануне своего поражения в 1928–1929 гг. {24}. В этом смысле можно сказать, что научный анализ этого поворотного момента в советской истории стал «бухаринистским».
Другая линия научной оценки Троцкого. По мере того как он освобождается в конце концов от мифов и лозунгов «перманентной революции», мы видим более глубокого, сложного, но в то же время менее решительного мыслителя. В нем не обнаруживается ни «предтечи-сталиниста», каким он представлен во многих западных исследованиях, ни программного кумира антисталинизма, которому поклоняются левые. Его экономические идеи в 20-х гг. были переменчивы и не так уже далеки от бухаринских, как считали раньше; действительно, в 30-е гг., когда Троцкий наблюдал сталинскую перестройку издалека, его предложения «стали почти неотличимыми от линии Бухарина» {25}. Из этого вовсе не следует, что Бухарин был «великим проигравшим вождем». Это означает лишь то, что он больше, чем какой-нибудь другой из большевистских руководителей после Ленина, был политическим представителем программных, хотя и «проигравших» идей.
Осуществление коммунистической политики после смерти Сталина подтверждает правдивость исторических свидетельств. Вот уже более четверти века антисталинисты во многих коммунистических партиях, включая и КПСС, ищут возможностей избавиться от сталинского наследия, анализируя прошлое в поисках того, что могло бы вдохновить, узаконить их позицию, открыть альтернативы. И повсюду, от Москвы и Белграда до столиц западного еврокоммунизма, а теперь, возможно, даже и в Китае, антисталинские реформаторы естественно тяготеют к чему-то вроде «второго выпуска нэпа», то есть к идеям и политике в стиле Бухарина {26}. Возрождение программ, близких к мыслям Бухарина, в самом Советском Союзе проявилось наиболее явно в официальных кругах в 60-х гг. Так как его имя оставалось под запретом, его «изм» возродился среди советских деятелей анонимно. Но тенденция, по свидетельству одного западного ученого, проявилась очень наглядно: «Просто поражаешься, когда обнаруживаешь, как много идей бухаринской антисталинской программы 1928–1929 гг. было выдвинуто нынешними реформаторами в качестве их собственных и в какой огромной мере их критика прошлого совпадала с его обвинениями даже текстуально» {27}.