Освободители очень тихо подошли к колючему забору.
— А чего мы таимся?! — вдруг сказал Марусин отец.
Он толкнул калитку, но она не открылась, видно, была заперта.
— Что хотите куплять? — раздался „людоедский“ голос, и „людоедка“ появилась на пороге.
— Мы ничего не хотим куплять, — ответил Марусин отец.
Он разбежался и перепрыгнул через калитку прямо в „людоедский“ сад, подошёл к будке и расстегнул Букету ошейник.
— Ой! — закричала „людоедка“.
Букет метнулся в сторону, прижав уши, прополз под колючим забором и вырвался на свободу. Не оглядываясь, он помчался вверх по дороге.
— Что вы творите! Кто вас сюда звал! — кричала „людоедка“.
— Тише! — сказал Марусин отец. — Всё правильно.
— Букет не ваш, а наш! — осмелев, крикнула Маруся.
А Бакаев помахал „людоедке“ шляпой.
— Геть! Я позову милицию! — кричала им вслед „людоедка“.
— Идёмте скорей, — торопила Маруся, — а то Букет опять убежит неизвестно куда!
Но Букет не убежал. Когда они подошли к своему дому, он встретил их на пороге. Высунув язык, Букет часто дышал.
— Ну тебя! — закричала Маруся и замахала на него Валькиной кепкой.
Но Букет всё-таки ухитрился и лизнул её прямо в губы.
Букет сидел на тёплых ступенях и сторожил дом. В этом доме знакомые ему вещи и запахи. Вот половик, на котором он спал, миска, из которой он ел. В углу на крыльце лежит мячик. В мячик он играл с хозяином.
„Лови!“ — кричал хозяин и бросал мяч как можно дальше.
Букет мчался, хватал мячик зубами и нёс его обратно. Мячик очень хорошо пахнет: так же пахли колёса машины, которая раньше стояла у дома.
Теперь в доме живут другие люди. Появились незнакомые запахи и вещи: другие чемоданы, другие одеяла на постелях, чужие башмаки у порога.
Новые хозяева дают Букету есть и не сажают на цепь, как „людоедка“, которая кормила его солёной рыбой и сладкими абрикосами. В доме живёт девочка Маруся. Вот она идёт по тропинке к дому.
Она подойдёт, погладит его. Она даже предложит ему поиграть.
— Лови! — крикнет Маруся и бросит далеко маленький мячик.
Но Букет не побежит за ней, он не хочет играть с Марусей.
— Букет! Букет! — кричит Маруся. Она треплет его за уши и говорит: — За тобой скоро приедет твой Валька — мы ему написали письмо. — И добавляет: — Не понимаешь?
Она подбрасывает мячик кверху, и вдруг кто-то поймал мяч над её головой. Это художник Бакаев. Как он неслышно подошёл! Букет знает и этого человека, и его собаку. У Бакаева добрые руки. Букет не возражает, когда этот человек треплет его и приговаривает:
— Не скучай, пёс, не вздыхай.
Стоят очень жаркие дни. Только тогда, когда солнце ныряет с макушкой в море и в сумерках начинают звенеть цикады, наступает прохлада.
Бакаев рисует вечернее небо.
— Вот видишь, — говорит он Марусе, — над вершиной облако? Оно ничего хорошего не сулит.
— Оно тебе не нравится? — удивляется Маруся. — Оно очень красивое, серое и с золотым краем.
— Это разведчик злых туч, — говорит Бакаев. — Они поднимутся над морем и утащат солнце.
Бакаев трогает золотое облако кистью, и оно пари́т над вершиной нарисованной горы, лёгкое, как дыхание.
Маруся не может поверить Бакаеву.
— Если бы оно было злой разведчик, — говорит она, — оно было бы чёрное-чёрное.
Бакаев слушает, как Маруся заступается за облако, и продолжает рисовать.
Шторм
Прошло много летних дней. Солнце вялило инжир и тяжёлые срезанные кисти винограда. На заборах в посёлке сушились связки бычков, барабульки и разной другой рыбёшки.
Приближалась осень. Но, когда она придёт, в какой именно день, ещё никто не знал.
Ночью Маруся проснулась. Кто-то будто стучал во все двери и окна дома.
— Мама! — позвала она. — Кто это?
— Спи, это шторм, — сказала мама.
— Кто?
— Шторм, — повторила мать.
Буря на море.
Шторм ударял волнами в берег, и весь берег был в пене. Волны старались взметнуться одна выше другой.
— Они достанут до нашего дома, — сказала Маруся, поглядев в окно.
Отец тоже подошёл к окну и попросил маму дать ему плащ и резиновые сапоги.
— В такую погоду хозяин собаку из дому не выгонит, — сказал он, одеваясь.
Букет сидел дома, никто его не выгонял, но, когда открывали дверь, он забирался под кровать и скулил.
— Что ты? — спросила его Марусина мама. — Страшно?