— Придет время — каждая деревня уджамаа будет иметь трактор. Государство поможет им, — объяснил мой спутник. — Даже у школьников есть свои маленькие шамбы… Как там мотор?
Шофер вытер тыльной стороной ладони потный черный лоб и пожал плечами.
По другую сторону дороги возвышался холм.
— Идемте, я покажу, с чего начиналась наша страна, — сказал Джосис.
ХОЛМЫ В СТЕПИ
Мы взобрались на вершину.
Пыль. Глина. Из земли выступает угол стертого, обмытого дождями камня. Джосис, присев, перевернул его. Камень с одной стороны был искусно стесан, а с другой — закопчен.
— Очаг, — сказал он. — Когда-то здесь стояла хижина. Здесь было много свободной земли. Приходил человек, взбирался на холм и строил хижину. И вся земля до горизонта становилась его землей.
— Кто сжег хижину?
Джосис пожал плечами.
Я присел на корточки, достал из кармана нож и ковырнул землю. Она была перемешана с сажей.
— Охотники за рабами, — сказал Джосис. — Всем были нужны рабы. Сколько людей угнали из этих мест? Один миллион? Десять?.. Когда запретили эту торговлю, страна была похожа на пустыню. Здесь проходила великая дорога на Багамойо.
Мы спустились с холма.
Красное, залитое кровью солнце катилось на запад. Багровые тени ползли по земле. Пересеченная оврагами, неровная, бурая степь простиралась до горизонта. В косых лучах солнца, занесенные пылью, заросшие сухой травой, старые дороги проступали как на фотопластинке.
Я прислушался. Над степью возник тихий, приглушенный пылью топот. Миллионы ног сотрясали землю. Скрипело дерево, глухо полязгивало железо. Черные ленты караванов, извиваясь как змеи, вступали в долину.
Они спускались к реке, чтобы, следуя ее течению, идти к океану.
МЫ ДОЛЖНЫ СТАТЬ ОДНИМ НАРОДОМ
Машина катила по асфальту. Деревья манго с зелеными, похожими на огурцы плодами и мясистыми листьями соединялись над нашими головами.
— Чем вы занимаетесь, Джосис? — спросил я. — Что у вас за работа?
Мой спутник задумался.
— Езжу по стране, отыскиваю певцов и танцоров, — сказал он. — В нашей стране много племен. Люди веками привыкли с подозрением относиться к человеку другого племени. Очень важно, чтобы они теперь ознакомились с обычаями и искусством соседей. Устраиваю концерты… Мы должны стать одним народом!
Под огромным, как серая бутылка, баобабом стоял старик с велосипедом. За его спиной висела плетеная корзина.
Мы поравнялись, и я разглядел, что из корзины торчат суставчатые усы и ноги. Огромные раки печально смотрели на мир выпуклыми стеклянными глазами.
— А чем вы занимались раньше, Джосис?
— Издавал книги. А еще раньше — тоже ездил по стране. У нас много многодетных семей. Я уговаривал людей не иметь больше трех детей.
Я вспомнил семью на Индепенденс-стрит и улыбнулся.
Шофер резко затормозил. Дорогу переходила обезьяна. Длинный, закрученный, как у собаки, хвост покачивался. Обезьяна перепрыгнула канаву и исчезла в кустах.
За поворотом в тени орехового дерева сидели старик и молодой парень. Перед ними на циновке стояли черные деревянные фигурки.
ЛЮДИ ИЗ ЧЕРНОГО ДЕРЕВА
Мастера сидели на земле, подвернув под себя босые ноги. В руках на весу каждый держал чурку черного дерева.
Мы вышли из машины.
Семья причудливых деревянных человечков выстроилась вдоль дороги. Маленькие водоносы с кувшинами. Старики с огромными животами на тонких изогнутых ножках. Присевшие на корточки женщины с плетеными корзинами на головах…
Из незаконченных статуэток во все стороны торчали, как взъерошенные волосы, стружки.
Но самыми удивительными были другие скульптуры. Сначала казалось, что перед тобой маленькое дерево — переплетение веток, изогнутый ствол… И вдруг ты замечаешь человека. Одного. Второго. Целая семья. Люди, стоящие на плечах друг у друга. Голова нижнего дает начало ступне того, что сверху. Руки соседей сливаются, ноги переходят в головы… Люди растут из одного корня. Ты — это я, все мы — одна семья, уверяет скульптор.
Парень, не обращая на нас внимания, продолжал работать. Полуоткрыв рот, он напряженно всматривался в кусок дерева, словно пытаясь угадать, что в нем заключено.
Подняв инструмент, похожий на топорик, он наносил удар. Топорик врезался в чурку. Остропахнущая стружка, уступая пальцу, с хрустом ломалась.