На пятачке курчавые седые старички играли в шахматы. На турниках, поблёскивая голыми чёрными торсами, трудились подкачанные ребята. Большая тусовка гоняла мяч на баскетбольной площадке. Десяток лоботрясов кучковалось в центре, заняв все скамьи. Пар сто глаз настороженно следили за моими перемещениями, пытаясь понять в чём подвох – а я всего лишь хотел сделать пару снимков. Хотя рука как-то и не поднималась под тяжёлыми взорами. Стараясь выглядеть спокойно, я беззаботно насвистывал популярную мелодию, делая вид, что любуюсь клумбами и пригорками. На повороте меня взглядом остановил приземистый крепыш в белой майке до колен. Из-под надбровных дуг блеснули белки:
– Ищешь чего, брат?
– Выход, – поспешил я оглядеться в поисках выхода.
– У меня есть для тебя выход! – тут же успокоил он и показал рукой двинувшимся от скамеек братьям, что разберётся с ситуацией.
В мгновенье ока у меня в руке оказался целлофановый пакетик.
– Что это? – настороженно поинтересовался я.
– Целебный чай с Гавайских островов, – отрекомендовал он. – Полтинник – и ты сразу обретёшь выход, брат!
– У меня есть только двадцать, – решил я не отказываться от экзотического сувенира, чтобы не расстраивать незнакомца.
«Заварю в отеле чай», – решил я и, поискав по карманам, достал двадцатку.
– Двадцать долларов? – недоумённо повертел он купюру в руках.
Я радостно кивнул.
– Долбаных двадцать долларов? – стал он слегка заводиться, покачивая обширным лбом.
Я решил, что лучше будет попросить чай в отеле на рецепшен и испуганно сунул ему пакетик обратно.
– Проклятая двадцатка за такой пакет? – он перешёл на возмущённый фальцет. – Да ты что, брат, хочешь ниггу кинуть? – повысил он голос ещё на пару тонов, двадцатку, впрочем, из рук не выпуская. Я попрощался с ней и поспешил рассеянно к выходу.
– Да ты что, сука, собрался ниггу наебать, блядский ты сын?! – раздался сорвавшийся крик.
Улепётывая, я заметил, как он в полном расстройстве опустился на колени и стал бить широкой ладонью в землю:
– Да я тут, может, с утра стою, а ты ниггу кинуть хочешь, падла? – раздавалось уже на весь парк.
Ретируясь, я всем видом выказывал, что тут недоразумение, бытовой конфликт между старыми друзьями на почве интереса к чайным культурам. Народ на лавочках провожал меня предельно возмущенными взглядами – кинуть ниггу в центре Гарлема, это вам не хрен собачий! Кем надо, в конце концов, быть!
Добравшись до фонаря, я отстегнул байк с проколотой шиной и, торопясь, повёл его в сторону калитки. Проколотое колесо телепалось, подпрыгивая металлическим ободом на камнях. Оборванец у выхода, заприметив меня, обрадовался, решив, что я одумался и вернулся дослушать концерт. Я снова воздержался и через два квартала наткнулся на веломастерскую.
– Двадцать долларов: новая камера и работа, – не спеша оценил труды чернокожий мастер в комбинезоне. – Погуляйте минут двадцать, мистер, – предложил он.
Отстояв на кассе, я занял место у окна в Макдональдсе напротив.
– Сто раз тебе говорил: не суй нос в мои дела! – ссорилась парочка за соседним столом. Нервный паренёк с золотым блестящим ртом отчитывал подругу с дредами.
В зале средь чернокожей тусовки попадались редкие мексиканские лица. Мой бледный мухомор, мне показалось, настораживал завсегдатаев. На столе завибрировал стакан, где-то неглубоко под землёй прошёл поезд сабвея вдоль Лексингтон-авеню.
– Будешь сосать у проклятых инопланетян, если я тебя брошу! – распалялся златозубый, продолжая поучать подружку. – Ты в курсе, что их сюда летит уже целая орава? По телеку с утра только и трубят об этом, все мозги выпотрошили.
У стены, положив голову на руки, дремал пьяный. С улицы шумно забежали детишки. С кухни тянуло жирными ароматами. Через стекло я видел, как происходит починка байка. Умелец насадил велик на держатель, снял колесо, намотал новую камеру, закрыл шиной, накачал.
– Всё готово, мистер! – похлопал он по сидению, когда я вернулся. – Прокатный велик из Бэттери-парка, – узнал он эмблему. – Будьте осторожны, сэр – в Даунтауне сегодня неспокойно, – заботливо предупредил он. – Хиппи-недоумки снова буянят в районе Уолл-стрит. Говорят, сегодня их разгонят! – приободрил он напоследок.
Я вырулил на набережную Ист-Ривер и покатил по течению вниз в сторону Даунтауна. Пора было сдать велик и вернуться в отель. Меня ждал ночной перелёт домой через океан, этнографическая поездка подходила к завершению.
За рекой мелькали пинкфлойдовские трубы и промзоны. У 15-го пирса сразу за Бруклинским мостом я вдруг уткнулся в возбуждённый людской поток. Густой караван лился откуда-то из глубин Мэйден-лейн, а с набережной обратно протекал такой же. Бурный круговорот сопровождался гулом и бурлением речей.