Задуло вдруг, как в аэродинамической трубе. Шквальный ветер взмёл городской мусор и понёс вихрем вдоль улиц. Рекламные щиты затрещали вдоль дорог. На выезде в сторону Эверглейдс сразу образовалась гигантская пробка. В потоках трафика замелькали полицейские огни, началась череда мелких аварий. Через полтора часа ливень утих так же внезапно, как и начался.
Стихли порывы ветра. Стена дождя двинула на юг, я отправился дальше на запад.
Под покровом лунной ночи я катил по заболоченным низинам. Парк Эверглейдс протянулся на девяносто миль, он занимает весь южный носок полуострова Флорида. По пресным тропическим зарослям тухлых болот здесь катают туристов на плоскодонках с пропеллером – аэроботах. В илистых мутных водах царствуют аллигаторы. Говорят, их популяция достигает миллиона особей. Несмотря на большой вес, эти твари развивают бешеную скорость – до сорока пяти километров в час. В основном они охотятся на небольших животных – таких они перекусывают и жуют сразу. Но временами лакомятся и любопытными туристами. Крупную жертву они тащат под воду, чтобы она там задохнулась, и оставляют её под корягой – подгнивать до аппетитной кондиции.
Не боятся их только бравые семинолы, селящиеся на болотах. Племя это здесь обосновалось ещё до прихода испанцев. А в тридцатых годах девятнадцатого века вышел закон – переселить всех индейцев вглубь материка, в резервации Оклахомы. Большая часть племени подчинилась. Однако маленькая группа семинол, возглавляемая молодым Оцеолой, подняла мятеж и вступила в схватку. Армия измучилась, пытаясь покорить эти отряды, и, в конце концов, бросила попытки, потеряв полторы тысячи убитыми. Флоридские семинолы не сдались, это единственное индейское племя, так и не подписавшее мирного договора с правительством.
Их оставили в покое и разрешили селиться на болотах. Они и сейчас здесь ведут хозяйство, содержат питомники и придорожные забегаловки. Вдоль дороги как раз мелькнул щит, и показалась укрытая буком хибарка – индейский ресторанчик.
Запарковавшись, я занял столик и уставился в окно, за которым сиял гигантский лунный диск. Он светил холодно и ровно. И вдруг, словно под действием галлюциногенов, я увидел, как его поверхность пришла в еле заметное движение. Будто проступили очертания исполинского лица. Море Дождей тёмным фингалом плыло под глазом измождённого лунолицего семинола. Цепочки кратеров задвигались, образуя морщины. Горные хребты превратились в тонкий рот. Он зашевелился, погружая в транс: «Пить. Пить. Пить…».
Я похолодел и обернулся. Возле стола стоял широкоплечий индеец, это его лицо отражалось в стекле:
– Я говорю, что пить будете, сэр?
Я заказал бобы с кукурузными лепёшками и лимонад из корней какого-то кустарника. Он принёс стакан охлаждённой мутной жижи и тарелку с яством.
– У нас есть номера на заднем дворе. Вы можете переночевать здесь, если не решитесь ехать в это время дальше.
Я помолчал, раздумывая.
– Признаться честно, мистер, странные вещи тут происходят на болотах последнее время, – мрачно продолжил он.
– Уж не появилась ли там собака Баскервилей? – отшутился я.
– Клянусь, вы не стали бы так говорить, если бы видели, что тут творилось вчера на дороге ночью.
– А что творилось вчера на дороге ночью? – спросил я осторожно.
– Пчёлы, – тихо сказал он, склонившись.
– Пчёлы? – я слегка пригнулся тоже.
– Огромный рой пчёл! Словно из тысячи ульев. В ста метрах отсюда они облепили фонарный столб и сотворили под лампой такую светящуюся бороду. Она доставала чуть ли не до земли, истинный бог! Такого никогда не видал.
Он глянул в тёмноту за окном.
– Утром их нашли мёртвыми на поляне за Чёрной Топью. Целая гора дохлых пчёл! Сколько живу, таких чудес не бывало…
Бормоча, он отправился в подсобку.
Я не знал чего бояться больше – странных пчёл или ночёвки на постоялом дворе у свихнувшегося индейца. Решив пробиваться на запад, я вернулся в машину и, озираясь, гнал по тёмной трассе до самого Нейплса.
Остановившись под развесистыми дубами на берегу, я стал приготовляться ко сну. В стекло ударила какая-то мошка. Потом ещё одна. И ещё одна побольше, размером с саранчу. Через минуту твари бились во все окна на салонный свет, облепив машину со всех сторон.
Вырубив свет, я затих, опасаясь, что гремучие змеи проберутся внутрь, как только я засну. На заднее стекло, пересекая лунный отсвет, спустился с ветки мохнатый птицеед. Где-то наверху в ветвях заухал филин. В листве прошелестел ветерок. Душный воздух прилип к телу. Я тяжело дышал, проваливаясь в зыбкий сон. До рассвета оставалось совсем чуть-чуть.