Имеется еще одно обстоятельство, вызывающее недовольство Никуленко. Хотя Пак-Яков живет за пределами укрепленной зоны, однако пребывание постороннего человека в этих местах признано нежелательным. Старому корейцу приказано было покинуть фанзу. Пак-Яков готовится к переселению, но пока, по старой привычке, продолжает бывать в бухте.
Никуленко искоса поглядывает на корейца, восседающего с наивной важностью на своей рогатой красавице, и направляется в его сторону. Увидев лейтенанта, Пак-Яков широко улыбается. Но молодой офицер не расположен шутить. Морщинистое, темное лицо старика делается печальным. Он догадывается, о чем хочет напомнить ему Никуленко.
— Ты не горюй, — говорит Никуленко, невольно смягчаясь. — Фанза твоя все равно, того и гляди, завалится. И место себе выберешь лучше прежнего.
Пак-Яков нерешительно кивает головой:
— Моя понимай. Твоя добрый люди!
Тем временем облачко над сопкой вытягивается в виде длинного, пушистого одеяла. Левый край его закрывает соседние вершины, а правый оседает над бухтой. Нужно спешить.
Но, как ни торопятся матросы, как ни ловчатся, туман настигает их. Вот уже начинает тускнеть последний клочок чистого голубого неба, гаснут блики на воде бухты, она становится серой, свинцовой. Темнеет прибрежный песок. Еще несколько минут — и все исчезает. Густой, влажный и теплый пар клубится вокруг.
Китель Никуленко пропитала влага, теплые капли стекают за воротник. Делается душно. Осторожно шагая сквозь туман, он наклоняется над канавой, в которой слышится чавканье лопат, и спрашивает:
— Ну как? К обеду кончим?
— Надо бы кончить, — отвечает невидимый в тумане запевала Гаврюшин.
И снова удары лопат, кряхтенье, запах потных, разгоряченных работой тел. Никуленко самому хочется скинуть китель и взяться за лопату. В это время из белой стены тумана выделяется темное пятно. Оно приближается. Уже можно различить людей.
— Смирно! — командует лейтенант Никуленко и, подойдя к командиру, отдает рапорт.
— Вольно!
Капитан Пильчевский, командир укреппоста, провел все утро на берегу бухты, где гатят топь. Теперь он здесь. Заложив руки за спину, он обходит в сопровождении Никуленко место работ.
Туман редеет так же быстро, как появился. Уже видна излучина ручья, высокие, стройные стебли полыни, желтые бревна на мосту, а дальше — голубая бухта и безмятежные отражения сопок в ней… Будто и не было ничего.
Это случается почти каждый день: с утра — солнце, потом — туман, затем — опять солнце.
Капитан Пильчевский чуть сутулится, но это единственный недостаток, указывающий на его возраст. Зато глаза у капитана удивительно зоркие. Так, он сразу замечает Пак-Якова и с неудовольствием оборачивается к Никуленко. Кажется, он намерен спросить у него, почему не выполнен приказ и кореец еще здесь.
Никуленко мог бы ответить, что он не повинен в этом: лишь только что он выговаривал бестолковому старику. Но лейтенант предпочитает молчать. Служба есть служба, а приказ есть приказ.
Он оборачивается в сторону Пак-Якова, но его уже нет. На ярко-зеленом склоне сопки виден удаляющийся всадник.
ЧЕРНАЯ СОПКА
Наблюдательный пост предполагалось устроить на вершине Черной сопки. Черной она называлась потому, что голая ее вершина была усеяна обгорелыми пнями, и еще потому, что на вершине, обращенной к открытому океану, поднималась скала, потемневшая от времени и непогоды. Это была самая высокая точка.
После ужина и смены караулов Юрий Синицын, с разрешения капитана Пильчевского, отправился на вершину сопки наблюдать за прибытием транспорта. Нужды в этом не было: на сопке находился представитель СНИС (служба наблюдения и связи). Но Юрию нравилась эта открытая всем ветрам вершина, с которой открывался далекий вид на океан.
Миновав ручей, пересекавший узкую падь, в которой был расположен временный лагерь, Синицын свернул с дороги на тропу.
Чем выше он поднимался, тем у́же, извилистее делалась тропа. По обе ее стороны рос колючий маньчжурский орешник, остролистый таволожник, желтая жимолость. Частые ручейки пересекали тропинку, наполняя воздух громким журчанием. Крохотные зеленые паучки с забавными красными разводами на брюшке, какие во множестве появляются здесь в августе, повсюду протянули свою паутину. Синицыну приходилось то и дело снимать с лица едва приметные нити.
Там, где тропа поворачивала направо, лепясь по краю обрыва, и делалась скользкой от струившейся по ней воды, лейтенант остановился. Ему почудился впереди шорох. Кто мог здесь быть? Кроме старого корейца, чья фанза находилась значительно южнее, никто не пользовался тропой. А Пак-Яков в эту пору обычно уходил на рыбалку.