12
Весть о новом наборе молодежи в Германию растревожила девчат. Молотили цвелый хлеб на току, а мысли и взгляды тянулись к Текле. Так уж повелось, что в трудный час обращались к ней за советом. Не потому ли, что невзгоды горой валились на ее худенькие плечи, а она устояла, не ныла, не жаловалась никому, наоборот, подбадривала подруг, хотя самой ей грозила смертельная опасность. Верховодом была... В эти беспросветные осенние дни опереться на кого-то хотелось, кто бы не дал угаснуть надежде.
В обеденную пору, когда люди сбились вокруг молотилки, чтобы немного отдохнуть, перекусить, а поблизости не оказалось немецких надзирателей, Текля сказала подругам:
- Гитлеровцы хотят, чтобы даровая сила на них работала, а немецкое население чтобы воевало против нас...
- Потому посулами всякими и заманивают молодежь... - ввернула Галя Черноморец.
Текля предостерегает девчат:
- Плакатами-то заманивают, и продажные газеты тоже усердствуют, небылицы расписывают, а берут силой... Попробуй не подчиниться...
Тут стали думать сообща - что можно предпринять, на какие хитрости пуститься, чтобы избежать набора...
Когда начали угонять людей в Германию, буймирские девчата неузнаваемы стали: ходили нечесаные, неумытые, в грязном рванье, лишь бы не обратить на себя внимание какого-нибудь гитлеровца. На животы подушки навязывали... Надевали старые материнские юбки, драные кофты, натягивали изношенные до дыр, стоптанные сапоги и, вымазав сажей лицо, низко надвигали черные платки.
В таком виде ходили по воду к колодцу.
Теплое время Галя Черноморец в терновнике отсиделась. Дерюгу накинет на плечи, в бурьяне притаится, передремлет ночь - полынь, осот да лебеда как лес стоят. Пока уснет, все звезды пересчитает, все думы передумает. Горько девушке, песню бы тоскливую затянула, да нельзя. "Звезда моя вечерняя, взойди над водою..." С песней-то, может, и отлегло бы немножко от сердца. И она мысленно поет ее, а из головы Сень не выходит. Прогрохочет ночью машина, в дрожь бросает девушку: уж не за нею ли?
Под осень на чердаке в полове ночевала. Тихон с полицаями ходил по дворам, девчат искал, тыкал железными вилами в полову, проткнул Гале ногу, она даже не ойкнула, затаила дыхание - надо же такую выдержку иметь.
Санька на улице трещит без умолку, напевает, девчат приманивает. Немцы с полицаями устроили облаву, девчат ловят. Санька в заговоре с ефрейтором Куртом: "Я тебе этой ночью девчат наведу", - заводит песню на всю улицу, выговаривает:
...Козак до дiвчини щовечера йде...
Никто не отзывается. Глухо на селе. Девчата уже раскусили Санькины уловки. Было время - песни разливались по селу как море, а теперь онемели девчата, в бурьяне прячутся.
Санька подговаривает девчат, хлопцев: приходите в воскресенье в кино, танцы будут, немецкая музыка будет играть, весело будет. Галя с Теклей вовремя узнали про ее затею, предостерегли: не ходите, тут западней пахнет, немцы хотят девчат с ребятами изловить... Не столько развлечься хочет молодежь, сколько посмотреть на гулянье. Подруги своевременно предупредили неосторожных.
Теперь немцы церковью приманивают молодежь.
Когда начали угонять девчат в Германию, Тихон перехватил Галю у колодца и давай запугивать:
- Будешь со мной жить, от Германии освобожу... Иначе несдобровать тебе, знатного отца дочь, активистка. Не помилуют. Я тебе и усадьбу выделю, и полдесятины прирежу, и от побоев освобожу...
- Ищи себе кого поглупей...
Разозлился, полоснул нагайкой дивчину - да я целую низку нанижу таких, как ты!
Тихон знает, как поступить. Обманул девушку, - мать предостерегает сына, - посыплются у нее дети, что путами опутают... "Прощевай, милая!" Добру молодцу быль не в укор...
Санька забирает у девчат золотые перстни, наряды, серьги - от угона в Германию выручает. Кто не угодил ненасытной старостиной дочке - стоит только шепнуть Тихону, - мигом шкуру спустит с непокорной. Боится полицай Саньку, знает ведь, что она с ефрейтором Куртом хороводится, а от ефрейтора зависит судьба Тихона. Мало того, Санька работает на гестапо: выведывает, вынюхивает, потом передает своему ефрейтору.
Жалийка обратилась к Селивону, чтобы дочь Оксану от неметчины спас.
- А у тебя есть чем дочь выкупить?
- Смилуйтесь, не отсылайте, одна она у меня.
- А мне двадцать надобно.
- Может, у кого двое, трое есть...
- Ты меня не учи, где брать.
Золотой крест старосте отдала, чтоб дочку не забирал. Поможет ли?
13
В хате пахло травами: убитая горем, враз постаревшая, Меланка Кострица, как малого ребенка, купала свою дочь в корыте. Причитала над истерзанным телом, ноги целовала, омывала слезами:
- Это ж ты умирать пришла...
Весть о том, что Меланкина Харитина бежала из Германии, вмиг облетела Буймир. Соседи через плетни, тайком, чтобы не узнал староста, передавали новость от хаты к хате.
Текля навестила невольницу. Иссохшая, без кровинки в лице, лежала она в белой полотняной рубашке. Крохотная рука в расшитом рукаве бессильно покоилась на рядне, беглянка помутнелыми, запавшими глазами водила вокруг... Без слов ясно было, как нелегко ей пришлось. Текля со слезами гладила холодную руку, слушала горестную повесть, всем сердцем сочувствуя несчастной, а сама глаз не могла отвести от тонкой шеи, от поседевшей косы, поредевших волос.
- Почему ты такая измученная? - допытывалась она у подруги.
- В колодках ходила, лебеду ела... Издевательств натерпелась. Вместо хлеба желудевыми галетами кормили нас - черствые, зеленые, цвелые, просто скрипят... Да еще буковых опилок подмешают, твердое дерево, зубами не перемелешь. Невыходившийся, невыбродивший, хлеб - как глина, к ножу липнет, расползается, будто только из печи. С голоду намучаешься, съешь еще того хуже, изжога изводит. Девчата капустный лист на огородах собирали, грызли, кто присоленный, кому и отварить малость удавалось. Как ни измываются над нами, а люди и на одном бурьяне живут.
В хате прибрано, стол накрыт белой скатертью, окна завешены: Меланка Кострица ради торжественного случая привела в порядок хату - из немецкой неволи дочь вырвалась. Едва стемнело, задворками, огородами, осторожно озираясь, потянулись к Меланке Кострице девчата. Каждой не терпится узнать, с какими вестями прибыла подруга. Поздоровавшись, садились на лавку, примолкшие, понурые - без слов видно... У каждой перед глазами судьба, которая, может, и ей суждена. Кто не помнит прежней, сильной, веселой Харитины? На прополке ли, на гулянке, коли песней зальется, любую за пояс заткнет.
- Взяла в руки кусок хлеба, задрожала вся, вот как изголодалась в неволе... - сказала Меланка Кострица.
- Почему же ты не давала знать о себе? - допытывались девчата.
- Я же писала, - если мать жива, пусть передаст луку, свеколки...
Да, видно, письма перехватывали, не доходили они до матери.
Пришли еще соседи. Лампа чадила, забивая ароматный запах ромашки, в хате рекой лились девичьи жалобы:
- Обкрадывают нас - везите, выходит, пшеницу, а сами ешьте опилки...
Харитина обернулась лицом к гостям и, не узнав никого, виновато сказала:
- Никудышная я стала... Туман застилает глаза... Все будто черным сукном застилает... Не знаю, куда деть ноги, ломит, сводит...
Мать кинулась к дочери, заботливо укутывает тонкие, как палочки, ноги, сквозь слезы приговаривает:
- Это ты умирать пришла... Я тебе на ночь керосином ноги натру...
Харитина слабо улыбнулась:
- Пусть умру, зато на родной земле...
Горько знать, что родная земля стала подневольной, все же девушка верит, что не удержаться врагу... Белые бороды, прославленные в свое время воины, успокаивают людей, упорно твердят, что Красная Армия непобедима.
Запавшую грудь разрывал кашель. Харитина изнеможенно застонала, захрипела, подушка окрасилась кровью. Обессиленно сказала:
- Подкованными конями нас топтали... Я призывала девчат одуматься, неужели мы станем для братьев своих делать колючую проволоку? Забастовали мы... Попадали на землю... Лежим... Гитлеровцы секут нас нагайками... Потом лошадьми давай топтать... Семь человек насмерть затоптали. Кому проломили грудную клетку, раздробили ребра.