Опять сечет колючий ветер, гонит листья, отливающие всеми красками осени. Молчаливые, хмурые бредут они трое навстречу огненным сполохам и громам.
16
Селивон очень мягко обошелся с Теклей, не ругал, не кричал, напротив, вразумлял молодицу:
- Знаешь, в какое время мы живем? Из какой ты семьи? Отец твой погнал скот для Красной Армии. Всякое может с тобой случиться... Либо в Германию загонят, либо здесь повесят... Вот мне нужно двадцать девчат набрать. Где я их возьму? А тебе так ли, эдак ли не миновать беды. Никто добрым словом не вспомянет... Так ты обменяй свою корову. Я тебе телочку дам. Все равно ведь заберут. Не все ли тебе равно? Я породистый скот завести хочу. У тебя корова племенная, удойная...
- А я чем ребенка кормить буду? - строго спрашивает Мавра старосту.
Текля, которая все еще не могла оправиться, гадливо отмахнулась от старосты - отстаньте вы!
Не пожелала по-доброму договориться, только пуще разозлила Селивона, он грозился разнести, разметать усадьбу, а Теклю сгноить в гестапо, на барабан иссушить...
Нет, староста слов на ветер не бросает, семья очень скоро получила возможность в том убедиться.
Селивон с полицаями устроил контрольный удой и наложил на каждый двор по девятьсот литров молока в год! Пошла после того слава, что сам гебитскомиссар отметил его вниманием. У соседей по шестьсот, семьсот литров, а Буймир все села перещеголял. Сама Санька, - уж она ли не прославленная доярка! - проводила контрольный удой. И очень тем кичилась она-де тоже не сидит без дела, помогает немецкому командованию, услужила коменданту, можно не сомневаться, что до Шумахера дойдет, Курт даст знать...
Меланка Кострица у колодца жаловалась: я корову корми, а гитлеровцы молоко будут пить! Чтоб вы смолы напились!
Да разве ж она одна? Все село роптало, только потихоньку от полицаев.
Вышел приказ от коменданта отобрать у активисток коров. У старосты, известное дело, все активисты на учете, не приходится голову ломать. Кому лучше знать, как не ему? Всяк дрожит за свою судьбу - откуда знать, на кого староста покажет.
Селивон высматривает по дворам, у кого получше корова. Зашел к бабке Капитолине - где твои сыны, а? Открывай-ка хлев! - хотел страху напустить, да увидел, что корова непородистая, ушел со двора.
Тихон, тот чувствует себя полновластным хозяином на чужом дворе, шагает прямиком к хлеву, накидывает корове веревку на рога, не смотрит, что все домочадцы высыпали на порог, онемевшие, перепуганные, рта раскрыть не смеют. Что они могут поделать? Попробуй возрази. Длинный, как жердь, Панько Смык выводит из хлева корову, та послушно идет за полицаем. Тихон мало ему, что разоряет людей, еще и на смех поднимает Теклю:
- Знаешь, какого ты роду-племени? Активистка! Веди корову! Хватит партизанам молочком лакомиться!
Ни мать, ни дочь словом не обмолвились, не противились, не просили, не плакали, только с презрением посматривали на полицаев. Это еще больше разозлило Тихона, и он решил сбить спесь с активисток. Не привык он тихо и мирно уходить со двора. Озирался вокруг, ища глазами, что бы такое выкинуть. Хороший погреб выложил Мусий Завирюха! Тихон вмиг сообразил, что к чему. Замечательная мысль пришла ему в голову. Схватив бутылку с керосином, стоявшую в сенях у порога, метнулся в каменный погреб, облил все квашенье - капусту, огурцы, помидоры - пусть теперь наслаждаются! Довольный собой, выскочил на освещенный солнцем двор, глянул победителем на сумрачных женщин. На что уж Панько Смык мастер на всякие штуки, и то бы не додумался! Панько Смык в восторге от своего атамана.
Полицаи навеселе, покрикивают на женщин, тащат со всех концов села коров.
Матери выбегали на дорогу, смотрели вслед, плакали - оторвали от детей кормилицу...
Под присмотром ефрейтора Курта полицаи согнали коров на выгон, - тут сбилось целое стадо, все как на подбор, бока лоснятся... Пиликала гармоника. Курт при всех нахваливал Тихона: "Карош, карош полицай!" - даже по плечу хлопнул. Тихон так и таял от высокой ласки - он все задания привык выполнять быстро и весело.
Полицаи гнали стадо на станцию, где стояли занаряженные для скота вагоны с надписью: "Подарок немецким женщинам от украинского народа".
17
Желтобрехливые плакаты зазывали молодежь в Германию, расписывали, какая там роскошная, беспечная жизнь их ждет.
...Разряженная, намалеванная девица с гитарой прогуливается в саду, рядом молодецкого вида парень растягивает гармонь, лица сияют довольством и счастьем - не жизнь, а масленица на Западе!
В школе в райцентре стояли крик и плач. Девчата с опухшими глазами взывали, сами не зная к кому, - да куда же вы нас берете, куда нас везете? Разлучаете с родной матерью. Две девушки, рослые, плотные, обхватили друг друга за плечи, заливаются слезами. Да так крепко обхватили, что немцы-полицаи с трудом растащили их за косы. Еще в сердцах хорошенько крутанули вокруг себя. Девчата, не столько от страха, сколько от обиды, заголосили.
Матери на дворе тоже плачут, тужат, от окна к окну мечутся - понизу окна забиты досками, - заглядывают в щели, не в силах ничего предпринять в ответ на отчаянные вопли: ой, матинко, спасите нас, вызволите!
По этому случаю в просторном классе собрались гитлеровские начальники. Обеспокоенный Шумахер совещался с лейтенантом полиции Шульцем. Уж не растерялись ли они?
Как вывести на люди эту неистово вопящую ораву? Пожива для большевистской пропаганды - гонят в неволю! Пойдут толки - гонят на каторгу в Германию! Что, безусловно, подрывает авторитет рейха. Не говоря уже о пересудах среди населения. Хотя на это, правда, мало кто обращает внимание. Или дойдет до генерал-комиссара, тоже добра не жди. Впрочем, подобную картину можно наблюдать не только у нас.
Городской голова Гаранджа с начальником полиции Шпанько из небольшой школьной канцелярии через распахнутые двери украдкой следили за сотрудниками комендатуры, оживленно что-то обсуждающими. Что с того, что полицай-начальник с городским головой здесь вроде бы главные. Нет, они нисколько не обманывались и не чувствовали себя на равной ноге с немецкими начальниками. Покорно ждали приказа. Когда Шумахер спросил, есть ли у них на примете человек, который смог бы угомонить ошалелых девчат, Гаранджа, не долго думая, указал на Селивона, топтавшегося в коридоре. Надо сказать, большинство девчат было набрано в подвластном Селивону Буймире. Дебелый Шпанько целиком присоединился к мнению городского головы.
Опять без Селивона дело не обходится. Похоже, в большое доверие вошел. По задворкам он теперь не ходит. Никому другому, именно ему поручили унять девушек. Знают, на кого можно положиться.
Пригодилась Селивону старинная чумарка* из тонкого синего сукна. Подпоясанный зеленым поясом, староста в ней сразу бросался в глаза, внушительная фигура.
_______________
* Ч у м а р к а - мужская верхняя одежда в талию со сборками сзади.
Селивон обратился к заплаканной толпе девчат с напутственным словом, соблазнял благами, которые ждут их, всякими выгодами, - мол, каждый шаг ими усыпан там, только некому пользоваться.
- Люди добрые! - надрывался староста, перекрывая шум толпы. - Здесь много слез и материнской скорби... Знайте, вы едете в страну богатую, высококультурную...
- После собак помои есть? - выкрикивали девчата, обыденными словами нарушали высокий строй мыслей старосты.
Селивон все же сумел привлечь внимание девчат, стихли вопли, крики, и уже начальники одобрительно кивали ему головами. Подогретый их благосклонностью, Селивон вразумлял девчат, чтобы не с плачем, а с песнями собирались в дорогу.
- Выбьетесь в люди, посмотрите, как другие живут...
- Чтоб по тебе попы пели! - долетали сквозь шум не совсем почтительные, к тому же недоступные для немецкого уха выкрики.
Девчата с недоверием и презрением принимают наставления старосты, видно, набрались партизанского духу.
Словно ветром сдуло девичий плач. Заплаканные глаза метали искры.