Столько горя, столько бед узнала когда-то многолюдная, веселая хата, тетерь опустевшая, притихшая. Как погнали немцы мужа подвозить снаряды, так назад и не вернулся, дочку забрали в неволю, а сын, единственная отрада и утешение матери, в Красной Армии. Обычная история, которую часто можно было услышать в те тяжелые времена.
...Как оскудела ты, сельская хата! Куда подевались, яркие рушники, расписные рядна, вишневые девичьи улыбки? Тут хозяйка рассказала: один дорожный человек говорил, сколько ни было войн, никто наш народ одолеть не сумел.
Текля попросилась переночевать, и хозяйка охотно согласилась дать пристанище бездомной, лишь бы рассеяться хоть немного в своем одиночестве. А тем временем сердяга соберет по людям картошечки, только бы немцы не прогнали...
Хозяйка рассказала еще, что партизаны намедни порадовали людей, мост взорвали; немцев здесь тьма-тьмущая, все они на том краю, напротив станции.
Текле стало даже совестно, что перерядилась, она бы и без того могла безбоязненно довериться добросердечной женщине, и та бы охотно помогла ей.
- ...Да немцы уже сообщили, что Мусий Завирюха на сосне повешен и что пленных партизан гнали голышом по снегу, - поделилась печальной вестью хозяйка. - И в газетах было написано... Неужели правда?
- Где вы видели таких партизан, чтоб сдались живьем фашистам? усомнилась нищенка, повела плечами и, поклонившись, вышла из хаты.
Кто знает, что за люди нынче бродят по дорогам? С какими вестями и слухами? Разные ветры гуляют ныне по дорогам, не принесут ли невзначай разгадку наболевших дум: скоро ли кончится война? Скоро ли сокрушим врага?
Вьюга заметала село, засыпала сугробами улицу, громоздила валы. Откормленный краснощекий полицай встретил нищенку, загородил ей дорогу, грозно напустился: зачем она тут слоняется? Гонит, стращает - дальше ходу нет! Какое-то недоверие вызвала у него эта женщина. Мало ли народу теперь шатается, каждому в душу не заглянешь, - презрительно скривился он. А и в самом-то деле, зачем занесло сюда в этакую непогоду нищенку? От начальства был строгий приказ задерживать всех бродяг.
Нищенка молча сопела и упрямо порывалась свернуть во двор. Полицай разозлился, дернул за рукав, толкнул в снег и заорал на блаженную:
- Тут запретная зона, понимаешь ты или нет?
Блаженная, однако, не испугалась полицая, махнула палкой, как на собаку:
- Прочь с глаз моих! Ты б лучше кусок хлеба подал, а ты, паразит, ходишь, рычишь зверем, шипишь как гадюка... Сгинь, пропади, поди прочь, не то палкой прибью!..
Подняла шум на всю улицу, еще кто услышит, как она честит полицая, обзывает последними словами, видать, не в своем уме баба, невесть что плетет.
Хоть и осмотрительный, опытный был полицай (кого попало не поставят на такой ответственный пост - не подпускать никого к станции), а и то заколебался, убедился: юродивая... В своем уме да в полной памяти разве позволил бы кто себе молоть такой вздор, идти против власти? Не побоялась такого грозного стража!
Наскочив на бывалого опасливого полицая, Текля сообразила, в чем единственное ее спасение, потому и обрушилась с бранью на огорошенного служаку. Что ни говорите, а помог-таки буймирский драматический кружок...
Полицай приутих, однако не отстал, поплелся за юродивой в хату. Такого не легко обмануть, повидал всякое, знал, как партизаны умеют притворяться. Стоя у порога, пристально следил за каждым движением, за каждым словом, за выражением лица.
Юродивая бросила в суму несколько поданных ей картофелин и сухарь, поклонилась хозяевам и, поникшая, хмурая, даже не взглянув на полицая, вышла из хаты и так, ссутулившись, пошла дальше собирать подаяние по селу. Полицай в нерешительности проводил глазами жалкую, обтрепанную фигуру, исчезнувшую в пелене падавшего крупными хлопьями снега...
Текля прошла мимо трех немецких солдат на перекрестке, приплясывавших возле пулемета и не обративших на нее ни малейшего внимания. Пулемет был нацелен на восток.
Второй пулемет, обращенный на запад, стоял напротив станции.
Немцы, очевидно, думают, что партизаны могут напасть с лесной стороны - с севера, запада и востока, и только юг безопасен - там поле.
На краю хутора стоят минометы, пулеметы, пушки. Расчеты расположились скученно, в одном месте. Нищенка боязливо попыталась проскочить мимо, вслед ей понеслись грозные крики: "Цурюк, хальт, хенде хох!" Она продолжала идти вперед, - не понимала... Сильная рука схватила ее за шиворот, бросила в снег. Нищенка умоляла не трогать ее: она собирает милостыню... Бедняжку повели в просторную хату и поставили перед офицером, склонившимся над картой. Неожиданное развлечение обрадовало находившихся в хате немцев. Кому же, как не полицаю, поручить грязное дело? Офицер приказывает обыскать бродяжку, полицай брезгливо заглянул в мокрую суму, достал сухарь, картофелины, свеколку, драную рубаху - пожитки, образок... Дернул за лохмотья. По всей хате раскатился смех, когда полицай из-под кофты достал какой-то узелок. Размотав тряпку, прочитал бумажку, покрутил пальцем у виска, - мол, не в своем уме, юродивая. Офицер, гадливо поморщившись, махнул рукой, приказал вытолкать из хаты, но из села не выпускать. Полицай повел юродивую в соседнюю хату, поручив хозяйке следить за ней, чтобы не смела никуда отлучаться.
Молодой хозяйке, жившей с сынишкой в тесной хате, вовсе не улыбалось стеречь нищенку, - и без того негде повернуться.
- На полу устроишь, - небрежно бросил полицай, - подумаешь, какой гость... - Из хаты, однако же, не торопился уходить, присматривался к юродивой.
Измученная женщина в мокрых лохмотьях жалась к печке, словно искала спасения. Дрожала, стучала зубами, ее бросало то в жар, то в холод, лоб покрылся мелким потом. Ватник набух водой, тяжелый, не греет.
Мальчонка жалостными глазами уставился на нищенку, просит мать, чтобы положила ее на печь. Но та сама отказывается от теплой постели. Ее гнетет мысль: дело уже к обеду, пора возвращаться, а тут полицай с нее глаз не спускает.
- Скажи на милость, как ты сюда забрела? - допытывается он.
И Текля с плачем, уже настоящим, говорит, что сама не поймет, что с ней такое, умаялась вконец, хватит ли сил назад вернуться? Словно в бреду, в горячке, рассказала свою историю, где правда переплеталась с вымыслом.
- Хожу-брожу по свету, как перекати-поле, все от меня шарахаются, оттого что я не в своем уме, а у меня дитя на руках убили. И негде мне голову приклонить, нет мне, несчастной, пристанища. Теперь вот вернулась ко мне память, прослышала я, что поблизости от станции живет монашка, тоже бездомная, ну, люди добрые и посоветовали мне к ней пристать...
Закравшееся у полицая сомнение после этих слов, должно быть, рассеялось, и он вышел из хаты. Хозяйка близко к сердцу приняла ее беду, а когда узнала, где живет монашка, пристально, с тревогой посмотрела на юродивую. Волчьи хутора в лесной стороне, там партизанский край, и пробиться туда никак невозможно, вот и мост взорвали недавно, - не скрывая отношения к этому событию, сообщила хозяйка.
- А ежели немцы еще месяц здесь простоят, чем я прокормлюсь? расстроилась юродивая.
Хозяйка пожаловалась, что тоже мается с мальчонкой, бывало, борщ с мясом варили - не провернешь, а теперь немцы всю живность сожрали.
- Мне надо любой ценой пробиться на Волчьи хутора. Понимаете? совсем другим тоном и, похоже, в отчаянии заговорила юродивая, оставшись наедине с хозяйкой, и во взгляде ее было столько проникновенной мольбы и откровенного доверия, что хозяйка не стала доискиваться, кто и что она, за ее словами таится что-то очень важное, - прониклась сочувствием к несчастной женщине, которая неизвестно с какой целью стремится в партизанский край. А то чего бы ей приказали не спускать с нее глаз? Она провела ее в пустой хлев, показала через развалившиеся глиняные стены:
- Смотри! Если с нашего огорода выйти в поле, можно, минуя немецкую заставу, перейти железнодорожную колею и выбраться на дорогу, которая ведет на Волчьи хутора. А уж немцам я что-нибудь скажу, придумаю...