Туман редел... Хорошо бы попались кусты, ольшаник, терн или лозняк, где бы можно было укрыться и днем рассмотреть местность. На низине почва оттаяла, прогибалась под ногами. Шли по трясине, пересекая подмерзшую гниловодь, глубоко проваливались, вода остужала разгоряченное тело. Текля нащупывала ногами дно - не увязнуть бы. Вернуться назад и обойти болото? Но оно, возможно, тянется до самого села. Текля пробивала дорогу, обламывала лед... Хоть бы не услышали часовые на мосту. К счастью, болото, по которому они брели вслепую, не засасывало, не то пришлось бы ждать рассвета на голом берегу.
Не угодить бы в яму, попробуй тогда выберись. Поднять руку повыше Марко уже не в состоянии... как бы не загноилась рана. Боеприпасы, оружие Текля несла на голове. Всего страшнее увязнуть в трясине. Цепкие корни переплели дно. Летом потянутся вверх длинные-длинные стебли, расцветут болотные цветы.
Выбрались наконец на берег, но вскоре попали на другую речку, причудливо извивающуюся по лугу: куда ни свернешь - всюду пересекает путь. Долго плутали между речными извилинами.
В глазах потемнело - от переутомления или в самом деле суходол?.. Вышли на прогалину, похоже, песок, раз снег так быстро растаял. Почувствовали под ногами твердый грунт. Неужели выбрались из болот? Марко упал на колени, повалился и словно оцепенел. Текля умоляла его преодолеть усталость: вот-вот светать начнет, надо же найти какое-то укрытие. Марко совсем изнемог. Попыталась взвалить его себе на спину, осторожно, чтоб не разбередить рапу, - и не смогла. Сама обессилела, ремень режет, тянет, натер ей бок; все тело в ссадинах. Чуть не плача, стояла над Марком, пока тот не очнулся. Оперся на руки. Текля помогла ему подняться, и он нетвердым шагом поплелся дальше, не подымая головы. Текля понимала: если не удастся найти защищенного места, Марко упадет и больше не поднимется. Перебрались через пашню, миновали выходившие на берег огороды, дорогу, еще одно болото и, наконец, до края залитый водой овражек. Вымокли до нитки, шли напрямик, не теряя надежды где-нибудь передневать. И вдруг счастливая неожиданность: наткнулись на стог сена. Марко упал в сено, стуча зубами, дрожал в лихорадке. Лучшего прибежища не сыскать. Текля принялась устраивать гнездо. Стог был разворошен - видно, по ночам брали сено на корм скоту. Текля порезала осокой руки, пока готовила Марку постель. Светало. По низине стлался густой туман. Текля выбрала из стога середину, получилось просторное убежище. Прикрыла его со всех сторож сеном, чтобы не бросалось в глаза. Внутри стога сено сгнило, перепрело. Ну и повезло же им, - после всех невзгод напали на надежное укрытие. Почувствовали себя наконец-то в тепле и безопасности. Вот только от запаха плесени дышится тяжело. Марко лежал без памяти, обняв автомат, стонал, метался, но постепенно забылся, затих. Текля хотела было перевязать ему рану, да решила не тревожить. Не заметила, как сама погрузилась в забытье.
Не знала, долго ли спала. Разбудили голоса, долетавшие с низины. По размокшей дороге брели кони, скользили полозья, люди приехали за сеном. Текля оцепенела от страха: начнут разбирать стог, обнаружат их убежище. Марко спит, ничего не слышит. А если и проснется, что он может сделать?
Сани стояли у стога, казалось, целую вечность. Люди сбились в кучу словно для разговора по душам. Так, во всяком случае, казалось. Текля, однако, скоро поняла, что люди чего-то мнутся, о чем-то умалчивают, недоговаривают, больше прислушиваются. Прогребла оконце, слушала. Рассказывал чернобородый в добротных сапогах, кожухе и смушковой шапке, он заметно выделялся среди обступивших его сельчан в худой одежонке. За старшого у них; по всему судя, он хорошо был знаком с событиями этой ночи, и люди, обступив, расспрашивали его, но с опаской. Текля стала прислушиваться... Говорили о том, как партизаны, уже совсем было оказавшиеся у немцев в руках, вдруг исчезли. Текля с облегчением узнала, что Родион спасся. Помогла-де ускользнуть партизанам вода. Тяжелая раскисшая дорога помешала немцам, а то обязательно по мокрой пашне напали бы на их след.
Возчики хмурые, молчаливые. Бородач словоохотливо поведал, что партизанам устроили кровопускание, теперь все дороги перекрыты, скоро переловят лиходеев. Возчики поинтересовались: а немцев-то много убито? Бородач промолчал.
Текля приняла решение: если их тайник обнаружат, прикончить чернобородого, а самим спасаться. Только как убежишь белым днем среди голого поля, по заболоченной низине, на глазах у немцев, да еще с тяжело раненным Марком? Полицаи, охраняющие мост, конечно, поспешат, враз набегут целой ватагой, начнут охотиться верхами на конях, тогда спасения нет, это не ночью.
Люди, толпившиеся чуть поодаль, еще толковали, когда к стогу с вилами подошел тощий старикан и, встав на сани, нацелился вилами сорвать верх. И тут Текля подала голос... Услышав робкий шепот, моливший его не брать сена, увидев испуганные девичьи глаза, уставившиеся на него из стога, старик оторопел... Земля поплыла из-под ног. Другой и не так бы еще растерялся. Дело могло плохо обернуться, но дед быстро опомнился, устоял на ногах. Топтался на санях, пыряя вилами в стог, да покрикивал на лошадей, хватавших сено, мучительно ища выхода из создавшегося положения, пока не убедился в том, что и без того давно знал: сгнил верх, слежалось сено, сопрело. Застоговали как следует быть. Сам же и стога выкладывал. Будет чем накормить немецкую кавалерию. Старик постепенно соображал, что к чему. Ночь напролет гремела "канонада"... Вспыхивали ракеты, рвались гранаты, дребезжали стекла. К тому же он только что выслушал рассказ о раненых партизанах, неведомо куда исчезнувших среди ночи и теперь где-то скрывающихся от вражьего глаза. Старик все понял, и когда люди с вилами окружили стог, чтобы загружать сани, дедок решительно воспротивился этому.
- А знаете что, люди добрые? - сказал тощий старикан, с внезапно прихлынувшей энергией обращаясь прежде всего к старшому, которого почтительно называл Тимофеем Ивановичем. - Не будем трогать этот стог.
- Почему?
И тут дед проявил незаурядный хозяйственный опыт, - недаром прожил жизнь человек...
- А потому, что сенцо это на бугре... не подтечет... Брать будем из другого стога, в низинке, тот скоро подплывет водой. А этот подождет, его не зальет. Не то неладно получится: будем спасать сено на бугре, а в низине пусть заливает водой? Пусть пропадает? Это не по-хозяйски!
- Дед Калина только людей баламутит! - раздались голоса. Не очень-то, видно, пришлась людям по душе его угодливая речь. - Выскочил, как Пилип из конопель!
- Сунулся! Ровно кто его за язык тянул!
Мужики все больше в летах были, не скупились на острое словцо по адресу Калины, неведомо зачем поднявшего всю эту кутерьму.
И когда чернобородый надсмотрщик Тимофей Иванович тоже заколебался было, раздосадованный, что упустил случай блеснуть хозяйственной смёткой, дед Калина сумел-таки убедить его. И откуда у Калины взялось столько рвения?
- ...Хотите, чтобы кони остались без сена? Низовое сено вот-вот унесет, а мы это будем спасать? Что нам староста скажет? Небось не похвалит за это, верно я говорю? И от немецкого коменданта достанется на орехи!
Переборщил-таки Калина, накликал беду на себя, люди с презрением посматривали на него, - ишь, душой болеет за старосту. Пожимали плечами, недоумевали, чертом смотрели на Калину. И потом злобно напустились на старика. Сена ему жаль, да бес с ним, пускай гниет, кому от этого убыток. И откуда столько прыти взялось у старика. Никогда такого за Калиной не водилось, чтобы угодничал перед старостой. В голове не укладывалось как-то: ведь три сына в Красной Армии. Люди считали: чем кормить гитлеровскую кавалерию - пусть сено хоть трижды сгниет. Пусть пропадет!
Однако делать нечего, Калина убедил-таки надсмотрщика, и он приказывает брать низовое сено - и правда, к той ложбине завтра, может, не подступишься.