Простые эти слова всё поставили на место, - уже не мучило чувство растерянности, не разбегались беспомощно мысли, когда порой отчаяние брало.
Арсентий и Аверьян, как и следовало ожидать, стали на страже очередных задач, принялись успокаивать улицу:
- Трудностей нам бояться? Мы что? Мы советские люди? Или как?
Бесхитростным словом, за которым чувствовался твердый характер, бородачи окончательно завоевали сердца односельчан. Гора с плеч свалилась, печали будто ветром сдуло, вернулась уверенность в своих силах, даже маловерам перелилась в жилы.
Женщины вдруг засуетились, - человек с дороги, устал, хата сгорела, приютиться негде, а мы ему голову морочим! Наперебой зазывали Мусия Завирюху отведать горячего борщика.
- Навестите мою земляночку...
- ...и мою...
- ...у меня есть где и конька поставить...
По-другому заговорили, уже не тужили, - а где ж наши светлицы?
...На месте сгоревших хат копали землянки, соседи помогали погорельцам. Под снегом земля оттаяла, таскали из блиндажей бревна, настилали верх, вмазывали стекла. Разбирали печи, ставили плиты, теплая земляночка согревала душу.
Мусий Завирюха подбадривал соседок:
- За лето-другое вылезем из земли!
Соседки поражались - видно, имеет силу в руках человек!
Мусий не стал говорить, что у него была встреча с секретарем райкома Нагорным. Разговаривали долго по душам, остро чувствуя порой свою беспомощность - ненасытная орда вытоптала, уничтожила все наши труды, - у каждого в памяти цветущий Буймир. Погоревали, вспомнили тучные поля, обильно плодоносящий сад. Хорошо, что хоть племенной скот спасли, отправили за Волгу. Надо восстанавливать сельское хозяйство - а чем и как? Говорили о нуждах села, о планах, тракторах, инвентаре, о семенах... Чем сеять и как сеять? Что восстанавливать в первую очередь (ферму не успеем, школу частично - приведем в порядок несколько классов), понадобится пропасть строительного материала. Нагорный все старательно записывал. Что касается железа, его всюду полно валяется, только успевай подбирать...
...Резвый конь разбивал затянутые ледком лужи, мчался наперегонки с ветром, всадник посматривает по сторонам, развевается прокуренная борода, алеет среди снежных покровов красная лента на шапке Мусия Завирюхи.
Нагорный не прибегал в беседе с Мусием к газетным выражениям, привел лишь, к слову, одну мудрую поговорку: захотят люди - и на гору втащат, не захотят - и с горы не спустят... И эта поговорка застряла у Мусия в голове, потому-то он теперь и объявил односельчанам:
- Неужели мы так беспомощны?.. Советская власть дает нам лес на восстановление...
Больше ничего не сказал, и без того ясно: у нас что, рук нет?
Люди подбивали Мусия: у старосты, мол, просторная хата... Селивон припрятал свое добро по хуторам, сам неизвестно куда делся, не то с немцами бежал, не то отсиживается где-то, выжидает, пока немцы отобьют наступление.
- Не дождется! - сказала Жалийка, и все с ней согласились.
В доме одна Соломия. Санька тоже исчезла из дому, люди видели, как она на станции каблуками выбивала да припевала:
Бей, боты, выбивай, боты,
Командир роты купит мне еще боты!
Развлекала красных бойцов, что собрались на платформе. Один на баяне играл, остальные смотрели, как притопывала, кружилась веселая девка.
- Говорят, подалась с эшелоном, вызвалась присматривать в госпитале за ранеными.
- Такая не пропадет, - глубокомысленно заметили соседи.
Полицай Тихон тоже исчез, в просторной хате остался Игнат Хоменко с женой. Не до гулянок стало, повесили носы, поговаривают на людях:
- Наше время такое, что отцы не отвечают за детей, а дети за отцов!
Татьяна:
- У меня зять - охвицер, сражается с врагом, скоро мать навестит!
У Гаврилы мельница сгорела, занялась от соседского хлева. По правде сказать, погоревали по этому случаю люди - горсть зерна смолоть негде. Гаврила теперь по всякому случаю вспоминает, как выручал людей в беде, а у самого амбар трещит от зерна.
Перфил пустил слух по селу, - он, мол, тоже выручил людей, припрятал в овражке от немцев семь коней, чтобы не постреляли, страху сколько натерпелся, и всякий раз при этом добавлял:
- Если б дозналась гестапа, знаете, что бы мне было? Вздернуть могли!
Мусий Завирюха переспрашивает:
- Сколько, говорите, коней припрятал Перфил от немцев?
- Семь...
Рассмешили Мусия, казалось, смеялись борода, брови, даже лохматая шапка...
- Вдвое меньше, чем от нас.
И, чтобы подтвердить свою мысль, задал вопрос:
- Почему же пастуха Савву с фермой не взяли в "окружение"?
События прояснились, все знали: Перфил с Гаврилой подслуживались к старосте. Мусий Завирюха помог прояснить кое-какие темные дела на селе. Люди тянулись к Мусию, что к отцу родному. Все чаще слышались выкрики вот кому быть во главе колхоза! Вот кто выведет село из землянок! Пока Павлюк вернется из армии...
Мусий Завирюха шагает с пожилыми друзьями своими к теплой земляночке. Иль ему привыкать? С чего вы взяли, что он соблазнится светлицами полицая или старосты? Арсентий и Аверьян берут Мусия под руки. Салтивец с Келибердою ведут коня. Женщины, перегоняя друг друга, бежали впереди с мисочками, весело гомонили. Чувство беспомощности как рукой сняло, все почуяли запах весенней пашни. Поле зовет!
Мусий Завирюха шел улицей - хоть глаза закрывай! Куда ни глянешь сердце разрывается.
...На этом пепелище я же на свадьбе гулял, вишневый садик - тенистый заслон - стоял вокруг хаты, теперь одни головешки торчат...
Снега набухли водой, лоснились под солнцем черные склоны, пробуждалась после зимней спячки пашня, по горе синей грядой вьется лес, когда-то таинственный и грозный... Когда-то!
По раскисшей степной дороге медленно двигался обоз, кони хлюпали копытами, натужно вытягивая шеи. Необычный обоз и люди необычные - хмурые, обросшие лица, сосредоточенный взгляд, на шапках наискось пунцовые ленты. Партизаны возвращались к родному очагу. А очага давно уже нет, враг испепелил хаты, уничтожил семьи, на челе тревожная дума - как основать новую жизнь? У кого руки нет, у кого ноги, в жилы въелись осколки, а сколько понадобится, чтобы на месте пожарищ расцвела жизнь!
На возах с домашним скарбом, подушками, одеялами женщины с детьми, девчата... Не прежние полольщицы и вязальщицы - закаленные в кровавой сече лесные мстители.
Галя правила лошадью, брови нахмурены, лицо обветрено, взгляд блуждающий, вслед за милым, должно быть, летит девичья дума.
Текля сидела рядом в коротком белом кожухе, из-под шапки выбилась русая прядь, дышала полной грудью весенним воздухом, смотрела на широкий мир. Необычайное возбуждение охватило все ее существо, когда остались позади лесные чащи, родные боры, овраги, так долго служившие им надежной защитой.
Светлый простор перед глазами, непривычный, манящий, не надо скрываться, осторожничать, весеннее солнышко над головой... Красная Армия в огне и громе гнала гитлеровцев на запад. Павлюк, Марко, Сень пошли в армейскую разведку, обстрелянные смельчаки давали обещание загнать врага в его берлогу и там добить. А разве они, подруги, не доказали свою боевитость? Или они не обстреляны, не умеют владеть автоматом, не проверены в разведке? Но, однако, вынуждены были подчиниться приказу, вернуться в село. Кто же иначе засеет землю?
Чем ближе к селу, тем молчаливее делались люди. Мавра натянула платок на самые глаза - чтобы не резало яркое солнце, может, еще и потому, чтобы не видно было слез.
Родное приволье открылось взору. Миновали бригадное поле, на котором Текля растила зернистую пшеницу, прославившую Буймир, поблескивали заросшие бурьяном взгорки. Растают снега - к полю и не подступишься, усеяно снарядами, минами.
Тоска брала смотреть на сожженное село над Пслом, один церковный шпиль блестел на солнце. На месте школы, Дома культуры, фермы - одни руины... Редко где стояли хаты. Из-под земли курился дымок - в землю зарылось село.
Чернобородый кузнец Повилица, хмуро молчавший всю дорогу, решил, верно, что пора поговорить откровенно то ли с людьми, то ли с самим собой, облечь в слова тайно выношенную мысль: