Джахандар-ага повернул коня к берегу. Кура пенилась. Серые, мутные воды кружились на месте, облизывая песок. На кустарники, вдоль подножия обрыва, на травы осела роса. Туман, нависший над Курой, отползал назад.
Шахнияр совсем выбилась из сил. Каблуки ее туфель сломались, платье висело клочьями. На теле не было здорового места. Она не шла, а едва волочила ноги. Она ждала, что брат пожалеет ее и остановится. Тропинка между тем бежала в лес, скользя меж больших деревьев, сворачивая в самую чащу. В лесу держалась плотная тень. Она не хотела уступать расцветающему утру. Свежий ветерок тоже не долетал сюда, запутываясь в крайних деревьях. Еще крепче тени устоялась здесь с ночи не тронутая ничем тишина. Теперь фырканье лошади спугнуло ее.
Тропинка, обогнув старый огромный дуб, вывела на просторную поляну. Протока Куры обвивала ее зеленый, словно ножом обрезанный край. Идти дальше было некуда. Шахнияр-ханум оглянулась на брата, как бы спрашивая, что же ей делать дальше. Ее поразили глаза брата, красные, как измазанные кровью. "Господи, чтоб умерла твоя сестра, брат, из-за меня ты не спишь целую ночь!"
Джахандар-ага остановил коня, спрыгнул на землю. Осмотрев подпругу, он пустил коня пастись на поляне, а сам подошел к воде. Некоторое время он глядел на мелкую рябь на воде, на узловатое ее течение, потом перевел глаза на небо, которое было чисто и невинно. Пахло водой и свежими мокрыми листьями.
Джахандар-ага наклонился, плеснул себе на лицо холодной воды и только после этого как следует оглядел сестру. Как раз косые лучи солнца, пробиваясь через листву, осветили ее.
Платье ее совершенно изорвалось, один рукав оторвался и свисал, держась неизвестно на чем. Грудь обнажилась, под глазами синяки, в волосы набился репей. Подол намок и прилип к коленям, сквозь прорехи видно изодранное до крови тело. Она едва стояла на ногах и, чтобы не плакать, закусила губу. Но слезы все равно текли по ее щекам.
Джахандар-ага глядел на сестру и сам едва не плакал. Дважды с большими усилиями он проглотил слезы и, боясь, что больше не выдержит, отвернулся. Больше всего его поразил безмолвный плач сестры. И раньше в детстве она плакала только так, без голоса, закусив губу. Мгновенно он забыл обо всем. Ему захотелось броситься к сестре и обнять ее. Он видел, что и Шахнияр готова броситься к нему на шею и ждет только хоть какого-нибудь знака с его стороны. В это мгновенье все висело на волоске. Шахнияр сделала два робких шажка, но, может быть, этим сделала только хуже. В тот же миг она услышала окрик и грозное слово, первое слово, произнесенное братом за всю эту ночь:
- Умойся!
У Шахнияр опустились руки и похолодело в груди. Те же самые глаза, которые мгновение назад были полны слез, готовых пролиться, снова налились кровью и яростью.
Покорно она подошла к воде поглядела на солнце, подымающееся из-за кустов и проложившее через все протоки Куры одну прямую розовую дорогу. Стаи птиц вспархивали под кустами и снова ныряли в кусты. Шахнияр присела на корточки и протянула руки к холодной быстротекущей воде. В само'М деле, что ли, умыться? Почему брат, молчавший всю дорогу, приказал ей умыться? "Должно быть, мое лицо исцарапано и испачкано". Она осторожно через плечо поглядела назад. От сердца сразу отлегло: брат вытащил табакерку и спокойно скручивает папиросу. Тогда она опустила пальцы в воду и едва не засмеялась, так вдруг радостно и легко сделалось на душе. "Да чтоб умерла твоя сестра, брат, совсем я измучила тебя", - подумала Шахнияр и начала умываться.
Совсем близко вспорхнула птица. Трепетно она полетела из кустов на середину реки, и в то же мгновение откуда-то взявшийся сокол сверху налетел на нее. Над водой закружились перья. Шахнияр распрямилась, чтобы лучше все разглядеть, и даже приставила ладонь к глазам. Шахнияр хотела вскрикнуть, когда сокол ударил в птицу, но крика у нее не вышло. Из открытого рта только вырвалось немое дыханье. Не хватило воздуха. Лес почему-то вздрогнул и зашумел. В уши ударила глухота. Она не знала, что произошло, но все же успела еще повернуться к брату. На миг глаза их встретились, и тогда она поняла. У нее хватило сил улыбнуться и прошептать: "Да буду я жертвой твоей, мой брат, зачем ты меня..."
Джахандар-ага остановился рядом с упавшей Шахнияр. Слезы, которые он с таким трудом удерживал в себе теперь свободно текли по щекам. Казалось, с глаз упала какая-то сетка, все сделалось ясным, ярким, отчетливым, все прояснилось и ожило.
Сестра лежала, опрокинувшись навзничь в зеленой росистой траве. Утро, оказывается, было очень прохладным: от алой струйки, стекающей по открытой груди, шел парок. Губы ее приоткрылись, а глаза смотрели в чистое небо.
Джахандар-аге показалось, что перед ним лежит не Шахнияр, а его, их общая мать. А он раньше и не замечал, что сестра так похожа на нее, никогда не замечал за все эти годы.
Утро, разгораясь, окрашивалось в красный цвет. Красным был горизонт, красными были воды Куры, красными были листья деревьев и трав. Из кустов выпархивали красные птицы.
Конь, видя, что его хозяин плашмя лежит на земле и стонет, бил землю копытом и тревожно ржал, словно всех людей, весь мир звал на помощь.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Поезд, мчавшийся у подножия серых гор, остановился на маленькой станции. Ашраф црыгвул с подножки. Вагоны, словно только и ждали этого, снова дернулись, загремели, паровоз прокашлял, засвистел, громко зашипел, весь окутавшись паром, и тронулся дальше.
Сама дорога около рельсов, шпалы и песок были до черноты пропитаны маслом и гарью, но по сторонам дороги поблескивала светлая, свежая роса.
Ашраф отряхнулся. Некоторое время он глядел на удаляющийся и все еще посвистывающий поезд, затем поднял с земли маленький свой чемодан и пошел к станции, которая вся и состояла из домика в одну комнату.
Станционный смотритель удивился, увидев, что после ухода поезда остался тут живой человек. По одежде - семинарист. А день на исходе. Нет поблизости ни одной деревни. Куда теперь глядя на ночь пойдет этот сошедший пассажир?
Про себя станционный смотритель уже согласился дать приют запоздавшему человеку. Смотритель скучал в своей одинокой конуре и обрадовался живому человеку. После прохода поезда над станцией установилась такая первобытная тишина, что, казалось, нет вокруг на тысячу километров ни жилья, ни былья.
Ашраф подошел к смотрителю, поздоровался с ним, огляделся вокруг, увидел тропинкуг тянущуюся в сторону леса и совершенно пустынную.
- Здесь, кроме меня, никого нет, молодой человек. Куда вы едете?
- Меня должны были встретить.
- Может быть, опоздали, - сочувственно предполо жил смотритель, - или не получили вашего сообщения. Вам далеко?
- На ту сторону, - сказал Ашраф и показал рукой на далекий лес, за которым должна протекать Кура, и на склоны седых холмов, поднимающихся уже на другом берегу реки. Заходящее солнце рассыпало по лесу свои последние, потускневшие лучи.
- Скоро наступит ночь, сынок. Дорога опасная, ехать тебе никуда нельзя.
Ашраф улыбнулся.
- Я правду говорю, оставайтесь, будете моим гостем.
Ашраф внимательнее поглядел на этого человека. Ему, как видно, перевалило за пятьдесят. Он ссутулился. От папиросного дыма пожелтели седые усы. Пожелтел и ноготь большого пальца.
- Большое спасибо, дядя, как-нибудь доберусь.
- Советую остаться.
- Я бы остался. Но сердце не послушается меня.
Смотрите, вам, конечно, виднее...
- Ничего не случится. Я знаю здесь каждую тропинку.
Ашраф попрощался со стариком и зашагал в сторону леса, до которого было от станции верст пять или шесть. Земля вокруг утопала в зелени. Трава на лугу была до пояса, под теплым ветерком она колыхалась, как море. Птицы, вспугнутые шагами Ашрафа, вспархивали и, несколько раз взмахнув крыльями, опускались снова. То и дело дорогу перепрыгивали большие зеленые кузнечики или, может быть, саранча.