Где-то очень близко запела птица анадиль. Ашраф как услышал ее, так и вошел поскорее в тень старого дуба, прислонился к его стволу и затих.
Лес дремал, но был полон тысячами негромких звуков. Шуршали в траве какие-то неведомые насекомые, шелестели листья, перекликались тетерева, доносилось кваканье лягушек из камышей Карасу, выли шакалы. Но все же наступали такие мгновения, когда ни один звук не нарушал тишины, и вот тогда-то, как будто дождавшись этого мгновения, раздавались грустные голоса анадилей.
С детства эти птицы волновали Ашрафа. И сейчас, прислонившись спиной к стволу высокого дуба, он слушал, как в верхах чинары вскрикивала одна птица, а вдали, в глубине леса, отвечала другая. "Нашел?" - спрашивала одна. "Нет", - откликалась вторая. "Нашел?" - "Не-ет!" Так переговаривались птицы в ночном лесу.
В голосах этих птиц было столько грусти, словно они вобрали в себя всю грусть ночной, подлунной природы или словно сама природа разговаривала голосами этих птиц. Ашраф знал, что птицы анадиль поют только ночью, причем будто бы висят в это время на ветках вниз головой.
По преданию, они были когда-то людьми, пастухами. Они пасли теленка, принадлежащего пророку. Однажды пастухи не уследили, и теленок потерялся в лесу. Сколько ни искали его, не могли найти. В темноте, под моросящим дождем пастухи разошлись в разные стороны. "Нашел?" - спрашивал один. "Нет", - отвечал другой. От страха перед пророком они превратились в птиц. И вот до сих пор по ночам раздается в лесу: "Нашел? Нет. Нашел? Нет".
Ашраф словно проверял, справедливо ли это предание и похожи ли голоса птиц на перекличку несчастных пастухов, долго стоял и прислушивался к ним. Летучая мышь, чуть не налетевшая на Ашрафа, вывела его из грустного состояния, и он вспомнпл, что пора идти в шатер и ложиться спать.
Джахандар-ага лежал уже в постели, прикрывшись до пояса одеялом. Широкая волосатая грудь его была открыта. Винтовка лежала рядом возле правой руки. Ашраф тоже лег. После некоторого молчания отец спросил:
- Это вы стреляли в лесу?
- Нет, казаки стреляли в нас.
- Они видели, куда вы поехали?
- Мы запутали следы, оттого так задержались.
- Ну ладно. Давай спать.
Ашраф привернул фитиль в лампе, дунул поверх стекла и погасил свет. Новое шелковое одеяло зашелестело. Прохладная от ночной свежести постель показалась приятной и родной. Уставшие мускулы, успокаиваясь, расслабли. Еще некоторое время Ашраф прислушивался к перекличке анадилей, а потом, незаметно для самого себя, погрузился в сон.
Джахандар-ага, убедившись, что сын уснул, приподнялся и облокотился на постели. Полог алачыга был откинут, чтобы поступал свежий воздух. Вместе с воздухом проникал в шатер и отблеск лунного света. Этот призрачный свет становился то тусклее, то ярче, потому что дуб осенял шатер, а ветерок играл листьями дуба. Но все же Джахандар-ага явственно видел лицо спящего сына. Он пристально вглядывался в него, словно изучал все происшедшие перемены. И без того Ашраф был белолиц, а теперь после городской жизни его лицо еще больше побелело. Брови сузились, подбородок стал меньше. Джахандар-ага загрустил. Он хотел бы видеть своего сына загорелым, кряжистым, узловатым. Чтобы руки были грубы и крепки, плечи широки, чтобы он стоял как этот дуб, осеняющий шатер, а если упал, то тоже с грохотом, как падает дуб, убитый молнией. Ашраф же стал нежным и бледнолицым, словно девушка. Наверное, учение высасывает его. Может, больше не пускать его в школу? Отец склонился и тихо поцеловал сына. Тот не проснулся. Тогда, устроившись поудобнее, и Джахандар-ага стал засыпать. "Нашел? Нет! Нашел? Нет", - перекликались грустные птицы.
3
Чисто убранная и подметенная комната выглядела так, словно п не происходило в ней несколько дней назад никакой мейханы. Всюду постланы ковры, занавески на окнах опущены. Фитиль тридцатилинейной лампы вывернут, на нужном месте положены два матрасика и бархатные, украшенные узорами и кисточками метакке.
Молла Садых, накинув на плечи абу ходил по комнате. Узорчатые носки на ковре не производили никакого шума. Молла ходил, заложив за спину руки с крупными янтарными четками.
Со стороны можно было подумать, что молла Садых наслаждается тишиной и покоем, домашним уютом, чистым убранством комнаты, на самом же деле он был полон тревоги. После столь неудачно закончившегося сборища мюридов молла Садых целых два дня вообще не показывал носу из дома. Ночью, тайком он выпроводил гостя из Турбе, который и уехал в сопровождении нескольких всадников. Во дворе, вокруг своего дома молла расставил верных вооруженных людей. Он думал, что Джахандар-ага вернется еще раз и учинит полный разгром, подожжет забор и дом, а людей перестреляет, как куропаток. Молла Садых предупредил и всех своих родственников, чтобы те приняли меры предосторожности. Однако уже на другой день пронеслась весть, что Шахнияр повесилась. Молла Садых погрузился в еще более глубокое и тревожное раздумье.
Он, правда, понял, что опасность миновала. Все люди и сам Джахандар-ага занялись похоронами. Соседки, побывавшие на похоронах, рассказали, что Джахандар-ага самолично нес на своих плечах гроб с телом сестры. Он же бросил первый ком земли. Но когда стали читать Коран, будто бы отошел в сторону и намаза вместе со всеми не совершил. За все время похорон ни на кладбище, ни дома он будто не произнес ни одного слова.
Через два дня после похорон молла Садых послал на панихиду в дом покойницы жену и невестку. Ему было и неудобно отстать от людей и совсем остаться в стороне и хотелось выяснить, как теперь к нему относятся, что говорят, чего можно ждать.
Посланцы вернулись довольными. Их приняли хорошо, как и всех. После плача угостили едой и чаем. Тода еще через день, набравшись храбрости, молла Садых в сопровождении нескольких аксакалов отправился и сам в дом своего врага Джахандар-аги. Перед этим он долго колебался. Ну как Джахандар-ага схватится за винтовку и уложит на месте? Но нет, этого не может быть. Обычай крепок: даже на кровного врага, если он пришел в дом, не поднимают руку. И молла Садых не ошибся в своих предположениях. К тому же скорбь смягчила сердца людей, гнев и злоба в их сердцах поостыли, ослабли. Притом молла Садых сам же пришел, как говорится, к ногам Джахандар-аги. Панихидная ночь прошла спокойно. Молла читал даже Коран. Джахандар-ага по-прежнему не разжал губ. Когда народ уже расходился, взгляды моллы Садыха и Джахандар-аги встретились, и этот мгновенный взгляд все прояснил. Молла понял, что Джахандар-ага виноват в смерти сестры, что его гнетут и мучают гнев, злоба, горе, ненависть и раскаяние, потому и молчит. Джахандар-ага походил на человека, удерживающего на плечах большую скалу, когда глаза от непомерной тяжести наливаются кровью. Но понял также молла Садых, что однажды сдавленный гнев Джахандар-аги может прорваться, и тогда... Что тогда?
Придя домой, молла Садых долго ворочался, не мог уснуть. Он боялся и того, что после всего происшедшего потеряет авторитет среди жителей села, а в особенности боялся, что уменьшится число мюридов. Что ответишь тогда тем, кто сидит в Турбе? И не скажут ли гейтепинцы: где же у тебя сила и могущество, молла Садых? И еще этот Рус-Ахмед увлек за собой детей и не дает им ходить в мечеть. Тайком водит их к себе, учит писать и читать книги неверных. После того, как в село приезжал этот бородатый русский, ребята совсем перестали слушаться. С Ахмедом, конечно, легко справиться - можно взять да и прогнать его из села. А вот как поступить с Джахандар-агой? Может быть, донести властям, что Джахандар-ага убил родную сестру, пролил невинную кровь? Что тогда произойдет? Разве конные казаки не схватят его и не отправят прямо в Сибирь? И тогда спокойно дыши... Но удастся ли это дело?
Моллу Садыха охватили недобрые и мрачные мысли. Трудно будет доказать виновность Джахандар-аги. Свидетелей нет, доказательств нет. Разве можно убитую выкопать из могилы? Этого не допускает религия, шариат. Молла первый же должен воспротивиться этому. Русским что? Им скажешь, они тут же раскопают могилу. Но народ этого не допустит. Хоть саблями их всех переруби, все равно не дадут подойти к кладбищу. Кроме того, рано или поздно узнают, что зачинщик всего этого сам молла. Тогда камня на камне не оставят от дома, а самого разорвут на куски.