Джахандар-аге казалось, что сейчас светлый кружок будет подниматься все выше и осветит все отметины, все пятна на теле дочери, и, когда наконец остановится на лице, тогда можно будет заглянуть в самую глубину глаз, на дно души... И что же он увидит, что найдет там - растоптанную честь, грязь и мрак?.. Словно молния сверкнула в мозгу Джахандар-аги, солнечный луч начал метаться по ала-чыгу и рассекать его стены, хлестать Джахандар-агу по лицу, земля закачалась, и тогда Джахандар-ага сразу двумя руками рванул воротник рубашки.
Земля остановилась и стала твердой, но в голове стоял звон. Донесся издалека голос дочери:
- Что с тобой, отец? Тебе плохо?
Из плещущих разноцветных кругов прояснилась Салатын, стоящая на коленях. Келагай у нее соскользнул на плечи, а то самое солнечное пятно высвечивало теперь ее лицо.
- Дотронулись до тебя?
- Отец!
- Отвечай!
Салатын упала лицом вниз на ковер и закрыла лицо руками.
- Я чиста перед тобой.
- Врешь!
- Клянусь.
Салатын подняла голову и посмотрела прямо в глаза отцу. Но глаза его были тусклы и сухи, как русло пересохшего родника. Жесткий взгляд их скользнул по лицу девушки, но ее губам, которые начали дрожать все сильнее и сильнее, и остановился на груди ее против сердца. Салатын увидела, что длинный и широкий кинжал медленно, как змея из куста, выползает из ножен. Да, Джахандар-ага потихоньку вынимал свой кинжал и глядел на место на груди Салатын, против которого бьется ее сердце. И вдруг снова раздались в ушах те слова, которые он забыл из-за всех этих событий: "... Когда ты услышишь, ты с ума сойдешь, я же знаю тебя. Но клянусь аллахом, я правду говорю, она не виновата. Не делай себя еще более несчастным, не убивай ее, как меня..."
- Прочь обе с моих глаз! - раздался в алачыге неистовый крик.
Салатын бросилась в ноги отцу, начала тереться щекой о его сапог.
- Да буду я твоей жертвой, папа, что с тобой, погляди на меня...
Три дня Джахандар-ага метался в жару. Потом болезнь отпустила. Он встал и оделся. Мелек внесла самовар, расстелила скатерть.
- Как ты чувствуешь себя?
- Муж поглядел косо и хмуро.
- А что случилось?
- Разве нельзя справиться о самочувствии мужа? На, поешь, - Мелек поставила на скатерть блюдо с только что зажаренным ягненком. - Ешь, я сама приготовила тебе.
Джахандар-ага взял себе простокваши с чесноком. Дотронулся локтем до Мелек.
- Ешь и ты.
Мелек обрадовалась вниманию мужа. Но есть не стала.
- Я после поем, не беспокойся.
Сперва нехотя, а потом все с большим аппетитом Джахандар-ага стал есть. Мелек, подперев руками подбородок, глядела на него, и было похоже, что глядит она не на грозного мужа, а на слабого и капризного ребенка.
- Что так смотришь на меня?
- Ашраф хотел бы видеть тебя.
- Зачем?
- Собирается уезжать. Говорит, настало время учебы.
Джахандар-ага ничего не ответил. Он чувствовал себя усталым и разбитым, словно вернулся из далекого изнурительного путешествия. Он отодвинул еду и задумался. Подумал о младшем сыне. "Видно, и этот не оправдает моих надежд. Не похож на мужчин из нашего рода. Держится за подол матери. Далась ему эта учеба. Родителей, отца променял на паршивые книжки".
- Когда он уезжает?
- Завтра хотел отправиться в путь. Едет туда и Ахмед с детьми.
Джахандар-ага не мог допустить, чтобы сын увидел отца таким разбитым и беспомощным. Падение отца в глазах сына хуже падения с самой высокой скалы. Поэтому он дал Ашрару пятерых вооруженных людей, чтобы сопровождали его, но сам из шатра не вышел. Он глядел сквозь щель, как сын прощается с матерью, с братом Шамхалом, со всеми родственниками, и не спускал с него глаз до тех пор, пока всадники не перевалили через бугор и не скрылись из вида.
18
Поднявшись до рассвета, Джахандар-ага вышел из ала-чыга, чтобы стреножить коня в другом месте, где больше нетронутой свежей травы. Утро начиналось туманное и дождливое, ничего не было видно в пяти шагах. Джахандар-ага шел в потемках, и мокрая трава скользила под ногами. Все спокойно было вокруг: люди еще спали, собаки изредка лениво перетявкивались, один раз промычала корова. На душе Джахандар-аги было неспокойно. Вчера поздно вечером собаки в кочевье устроили переполох. Пастухи обегали всю округу, но ничего подозрительного не удалось обнаружить. Однако Джахандар-ага чуял, что и это неспроста: враги не оставили намерений свести с ним счеты. Он поправил винтовку на плече и зашагал в сторону луга, раскинувшегося вблизи кочевья.
Бурка вскоре намокла. Частые, мелкие капельки измороси посеребрили ее. Сквозь туман и моросящий дождь показался на лугу силуэт Гемера. Обычно Гемер, почуяв хозяина, бодро и весело ржал, шел навстречу, натянув веревку, вставал на дыбы. Сегодняшнее поведение коня показалось странным Джахандар-аге. Гемер не сдвинулся с места, но стоял понурив голову. Джахандар-ага вытащил колышек из земли, собрал в кольца веревку, подошел к коню и потрепал его по спине.
- Ну, что с тобой? Уж не простудился ли ты? В такую погоду недолго и простудиться. Надо бы с вечера накрыть тебя теплой попоной. Или, может, валялся и ненароком сломал себе ребро?
Конь, вместо того чтобы в ответ на ласку хозяина рыть копытом землю, лениво и вяло переступил передними ногами. Джахандар-ага отошел на несколько шагов и стал внимательно оглядывать коня. Кровь ударила ему в голову. Не веря своим глазам, он бросился к Гемеру, провел руками по гриве, метнулся к задним ногам: нет, глаза не обманывали. Его коня, его Гемера, обкорнали, изуродовали, надругались над ним. Там, где была вчера еще буйная грива, торчал короткий колючий ежик. Когда Джахандар-ага первый раз провел по нему рукой, ему показалось, что под ладонью холодная мерзкая змея. А хвост... никакого хвоста больше не было. Сукины дети отсадили его по самый круп.
Три вещи составляют гордость и честь мужчины: конь, жена и папаха. Запятнать одну из трех - значит запятнать самого мужчину, заживо похоронить его, перечеркнуть крест-накрест несмываемым вечным клеймом. Как же все это пережить? Застрелили оленя - промолчал. Пытались похитить дочь - спустил с рук. А теперь? Возможно ли кому показать этого коня? Если народ узнает об этом, а Джахандар-ага промолчит, разве не будут втихомолку смеяться над ним? И вообще, может ли он после этого случая надеть на голову папаху и показаться односельчанам?
Джахандар-ага был потрясен. Даже гибель сестры не легла на его сердце таким тяжелым камнем, как этот случай. Да и уход жены, ссора с сыном Шамхалом не поразили его в такой мере.
Он повернулся и еще раз с ног до головы оглядел Гемера. Светлело, и туман поредел. Теперь конь ясно был виден, и был он похож на птицу с общипанным хвостом и крыльями. Гордого царственного вида как не бывало. Ужасно выглядела обстриженная грива. Невозможно было и сзади глядеть на коня. Быстроногий, гордый, холеный Гемер теперь был достоин жалости. Кажется, конь и сам чувствовал это. "Кто же его так обкорнал? Кто поднял на него руку? Как же мы прозевали?"
Джахандар-ага руками схватился за спину коня и приложился щекой к его боку. Стал тереться о его мягкую шерсть. Терся то одной щекой, то другой, скрипел зубами, задыхался от злобы. Конь, изогнув шею, обдавал лицо хозяина горячим дыханием, словно хотел разделить его горе. Джахандар-ага извивался, корчился около своего любимца в невыносимых муках, потом почувствовал, что задыхается, с силой рванул ворот рубахи, так что пуговицы поломались и брызнули в разные стороны. Он дышал тяжело, открытым ртом, с трудом ловя воздух. Ему казалось, сердце сейчас разорвется и он упадет под ноги своего коня. Это было бы лучше. Перестать дышать, умереть - разве это не счастье по сравнению с таким оскорблением, которое приходится терпеть?