Далекое будущее. Существующие ныне государства разрушены в результате мировой войны. На месте современных США возникла военная диктатура Панем, представляющая собой пример самого несправедливого распределения доходов по регионам — в то время пока столица утопает в роскоши и декадансе, провинции (дистрикты) живут в условиях, представляющих нечто среднее между Америкой времен Великой Депрессии, послевоенным СССР и современными потогонками Третьего мира. И все это — с администрацией, ведущей себя как заправские оккупанты.
Особо длинных экскурсов в историю писательница не дает, ограничившись отдельными штрихами — впрочем, владеющий логикой и историей человек, общую картину достроит без труда.
Капитолий (столица государства) образовался из наиболее развитого обломка канувших в лету Штатов, выполнив впоследствии задачу собирания земель и принесения цивилизации на одичавшие территории. Когда же государство было выстроено, жители периферии внезапно обнаружили — львиная доля доходов идет в жирующую метрополию, а они, без чьих усилий Панем никогда не был бы построен остались с носом. Мирная попытка решения вопроса не удалась, и диспутанты предоставили слово пушкам. Ведущую роль в восстании занял Тринадцатый дистрикт, имевший к тому же весомый козырь в виде самодельных «грязных бомб» (при разделении сфер промышленности по регионам ему досталась добыча графита и производство ядерного топлива). Касательно самой междоусобицы автор подсказок практически не дает, но общий ход войны можно попытаться вычленить: получив по своей территории массовый удар химоружием Тринадцатый дистрикт выбыл из войны, заключив с Капитолием перемирие, и коалиция рассыпалась как карточный домик — часть дистриктов, находившихся в привилегированном положении, сложила оружие сама, остальные были утоплены в крови.
Итого — распределение ресурсов получило 15 баллов из 10 по шкале неравномерности, и в наказание за мятеж Капитолий стал проводить ежегодные Голодные игры (массовую резню подростков, отобранных по двое из каждого дистрикта путем жеребьевки: кто смотрел «Королевскую битву» — поймет).
Что выгодно отличает книгу — так это проработка деталей и персонажей, а также их общая логичность (гармоничные сочетания подобного рода в современной литературе редкость).
Игры — это не просто бессмысленная бойня, каким-то неведомым образом делающая мир лучше (пример: к/ф «Судная ночь»), а весьма изящное средство сеять вражду между покоренной провинцией и дополнительно угнетать наиболее нищие и незащищенные слои населения.
Если вкратце — дистрикт, чей трибут (участник игр) уцелеет в ежегодной резне, получает помощь продовольствием весь следующий год, что делает победу в них весьма лакомым кусочком для местечковых князьков, назначенных администрацией метрополии руководить внутренними колониями.
Для тех же кому на этом празднике жизни не перепало ничего существует система тессеров: «обмен свободы на еду», по выражению одного из героев.
Суть их проста. Выбор трибута на Игры происходит путем жеребьевки — из Капитолия приезжает эмиссар и наугад вытаскивает две бумажки из урны. Когда человеку исполняется двенадцать, в урне появляется одна бумажка с его именем, дальше — больше. Но поскольку население в большинстве своем голодает, многие идут на сделку — в обмен на талоны, дающие право получения на одного человека масла и зерна, количество бланков с именем подписанного на тессеры увеличивается. Поскольку многие, таким образом, кормят семьи — их шансы попасть на Игры, ежегодно увеличиваются в геометрической прогрессии. В группе риска таким образом оказывается большинство, за исключением тонкой прослойки приближенных к оккупационной администрации и миротворцев (выполняющих функции карателей).
Символично, что постапокалиптические пейзажи коллинзовского Панема заслужили весьма лестную оценку признанного мэтра ужасов Стивена Кинга, что невольно заставляет проводить параллели с пиночетовским капитализмом «Бегущего человека». У них действительно много общего — сама концепция игры на выживание, призванной услаждать взоры публики (привет Ги Дебору с его «Обществом спектакля»), полицейский террор в духе Европы XIX века и «стадионов смерти» в Сантьяго, и, несомненно, дичайшая социальная дифференциация, безумная роскошь одних и беспросветная нищета всех остальных.