Намечающаяся заварушка в Коммунах вызывала мало интереса. Сказать по правде — страна смертельно устала от войны и фронтовых сводок. И все же среди демобилизованных нашлись те, кто решил отправиться на Перекоп добровольцем. У людей были разные мотивы — кто-то имел к имперцам очень длинный счет и не успел удовлетворить жажду мести при взятии Ростова; другие просто считали, что нужно доделать раз начатое до конца, пусть и в компании сомнительных союзников; кое-кто не вписывался в мирную жизнь, а ехать продолжать мировую революцию в Центральную Америку или Китай было далеко и неудобно в плане языкового барьера. Я же вцепилась в это предприятие просто чтобы скоротать время: кампания обещала закончиться еще до начала учебного года, а там уже станет видно, сяду ли я за парту или свалюсь в высокую траву где-нибудь в степях за Сивашем. Последний вариант мало того что более поэтичный, так еще и решил бы разом массу проблем, связанных с социальной адаптацией меня к послереволюционному миру.
Словом, желающих воевать дальше набралось около трехсот человек. Правительство Коммун нам особо не препятствовало, но и не содействовало: перед отправкой со всеми проводились разъяснительные беседы на тему того, что не стоит рассчитывать на компенсации в случае увечья или смерти. Как будто четыре года мы воевали ради «ветеранских» или санаторно-курортного лечения. Ясное дело, прицепом с нами поехали троянские кони из КОРДа — кто-то свалил в другие подразделения еще до окончания зачистки полуострова, кто-то официально попросился подданным в киевское буржуинство, мотивируя это идейными соображениями.
Отнеслись к нам, кстати, неплохо: позволили оставить свою форму, не носить погоны и самим выбирать командиров — очень многие из добровольцев хорошо друг друга знали, отправлялись-то группами, да и мне удалось встретить двух-трех знакомых. И все же я очень сильно удивилась, когда меня выбрали взводной: я и треугольничек командира отделения получила перед самым дембелем, просто как прощальный подарок, а тут, если по-старорежимному, — практически офицерская должность. Видимо, сыграло роль то, что войну я начала с первого дня практически, а добровольцы первого года — это было и тогда нечто вроде знака качества.
Операция оказалась во всех отношениях странной. Сопротивления мы практически не встречали, но при этом нас постоянно тормозили стоп-приказами. Ни морских, ни воздушных десантов с целью сорвать эвакуацию не проводилось — украинцы просто неторопливо выдавливали имперцев с полуострова, растекаясь во все стороны от Перекопа и лишь изредка притормаживая движение, чтобы зачистить особо непонятливых. О договорном характере происходящего после двух дней такой «войны» заговорили даже самые недалекие, и слово «зрада» стало звучать что в Сети, что в реале с каждым часом все чаще. У меня, впрочем, не было повода быть таким положением недовольной, и поэтому я жестко обрывала мальчиков и девочек, зацепивших наступления на материке от силы пару месяцев, но заводящих при этом шарманку на тему «это херня какая-то, а не война».
Словом, войны не получилось. Самые бешеные наши враги погрузились на корабли и беспрепятственно ушли в Турцию под бессильные протесты лишенных флота Коммун. Остальные функционеры имперского режима на удивление быстро сменили флаг и принесли присягу новой «владе», отчего-то не пожелав в стиле булгаковских героев стреляться или вступать в безнадежное сражение. В чем-то это даже было хорошо — в этот раз все обошлось без мифа о белых рыцарях, принимающих бой с безбожными большевистскими полчищами на последнем рубеже.
Мы расположились в итоге в Симферополе, в городе, где праздник смены национальных цветов, радикальных изменений в топонимике, удаления с глаз долой неугодных монументов и прочих чрезвычайно важных дел принял особенно безумные формы. Это была уже, собственно, не наша война. Но по каким-то причинам командование батальона задержало приказ паковать вещички, и еще целых три недели нам довелось участвовать в полицейских операциях, одна из которых очень круто изменила мою жизнь.