Кретины, рассуждающие про неизменность гнилой человеческой природы, даже жаль, что вы до нашего времени не дожили.
Токо тем временем села на прямо пол, обхватила гладко выбритую голову руками и прошептала на пороге слышимости:
— Вы же мне этого теперь никогда не простите...
И тут меня снова, как при первом знакомстве с девочками, осенило. Я сначала подобрала автомат, а уж затем только подошла к Токо, положила его ей на колени, присела рядом на корточки и строгим голосом выговорила:
— Кто так с оружием обращается? Еще раз — и останешься без обеда.
Тут она обхватила меня за шею, едва не заставив потерять равновесие, и в голос заревела.
Заплакала, разумеется, и я. Да, в общем, в тот момент сухих глаз не осталось ни у кого. Плакала Лу, вставшая на колени и заключившая нас обеих в богатырские объятия. Плакал Мика, подняв очки на лоб и не стесняясь отчаянно тереть глаза. Плакала наверху Ю, размазывая слезы ладошкой по татуировке густого, насыщенного черного цвета (каждый раз, целуя ее лицо, я ожидала ощутить на губах горький вкус туши или чернил). И бегала вокруг нас, размахивая руками, Ясмина, в своей обычной манере выражая обуревающие ее чувства:
— Так, прекратите реветь! Немедленно! Вы понимаете, что я сейчас тоже заною?! Блин, да перестаньте! Ну, вот, все. Вааааааааааа!
Железнодорожный состав Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича несся через ночь где-то на полпути между Петербургом и Тверью. То есть именно там он должен был находиться по субъективному ощущению Михаила Георгиевича, намотавшего уже не одну тысячу верст по дорогам Великороссии. Во всяком случае, это было первое ощущение, зафиксированное им сквозь полудрему. Вторым стало отсутствие привычного тепла любимой Sophie под боком. Все еще не до конца проснувшись, цесаревич ощупал левой рукой постель рядом с собой, убедившись, что она также не сохранила тепла верной фаворитки. Это уже внушало тревогу.
Правой рукой цесаревич дотянулся до выключателя и кнопки звонка. Камердинер должен был явиться в течение двадцати секунд, однако установленное время прошло, но даже движения в коридоре не ощущалось. Только теперь, привыкнув к электрическому свету и окончательно придя в себя, наследник заметил то, что случилось с окном. Он никогда не позволял опускать шторку окна вагона на ночь, и теперь вместо куска звездного неба, пересекаемого силуэтами телеграфных столбов, вместо отражений электрического светильника и обстановки вагона видел совершенно черный прямоугольник, вызывающий ассоциации с космической бездной. Позабыв про камердинера, он встал с постели, подошел к непонятному прямоугольнику и вдруг понял, что боится прикоснуться к нему. Вспомнились фильмы ужасов из прошлой жизни, вспомнилось, что никакой он нас самом деле не цесаревич, вспомнилось — и пришло вдруг осознание: не просто же так он попал в этот дурацкий фантастический роман, должно быть какое-то логическое объяснение происходящему! И в страхе, что это объяснение сейчас будет дано, севшим голосом Михаил в отчаянии позвал:
— Sophie! Николай! Лаврентий! Да где же вы все?
— Не надрывайтесь, господин Романовский, — девушка в черном платье с волосами цвета воронова крыла и револьвером в правой руке вошла в опочивальню. — Честно говоря, я ожидала от вас большего мужества. Для вас ведь все это — вроде игры, этакий крикет с человеческими головами вместо мячей. Так стоит ли принимать близко к сердцу проигрыш?
— Ты кто еще такая?! Охрана! — завопил цесаревич.
— Аля, ну ты ведь сама такого эффекта добивалась, чего теперь удивляешься? — вслед за девушкой вошла женщина лет сорока пяти, по виду — то ли цыганка, то ли грузинка, в галифе, сапогах, красной косынке и знакомого, слишком хорошо знакомого Романовскому фасона кожаной куртке.
Ну конечно, как он сразу не догадался! Прогрессоры-конкуренты из соседней альтернативки! Краснопузая сволочь из романа на соседней полке! Настоящий враг — не жалкие местные мальчики для битья, а равные по возможностям противники. Значит, рано паниковать — игра продолжается, и не может быть, чтобы удача отвернулась от главного героя.
— И чего же вы хотите, товарищи? — вернувшееся самообладание позволило Михаилу вложить всю возможную издевку и ненависть в последнее слово.