Но знают. И это очень плохо. Можно подвести под расстрел не одного комбата, а и других участников операции, когда их поименуют соучастниками.
Железняков и для себя не хотел такой судьбы, но готов был собою рискнуть для всех. Не может он допустить, чтоб его батарейцы умерли от голода. Но невозможно допустить и суд трибунала для десятерых. Нельзя действовать в тайне, понимая, что это не тайна вовсе.
На Красной Горке и высоте двести сорок восемь ноль позиции трех орудий. Половина батареи. Отсюда он и возьмет десятерых. Вторая половина батареи и знать ничего не будет.
Он несколько раз проходит по обрыву над Перекшей вдоль домов Красной Горки, до оврага перед высотой двести сорок восемь ноль, и поворачивает обратно.
Еще одна ошибка. Когда послезавтра будет просвечиваться каждый его шаг, сразу выяснится, что никогда до этого он не бродил без дела по деревне .
Но повезло: навстречу ему, опираясь на палку вышел Федя Листратов. Комбат два. Герой полка, тот, что вдвоем с Новичонком отбил четыре атаки немецкого батальона на деревню Проходы в феврале при прорыве десанта на Варшавку. Где б он ни появился, на него оглядываются. Понятно, и сейчас на него смотрят и высота двести сорок восемь ноль, и Красная Горка.
Идет, хромает. Плохо зажила рана, полученная в июльских приграничных боях. И январская, здешняя, тоже. Все знает о нем Железняков. Да и Листратов о нем тоже. Почти не осталось в полку тех, кто был в нем с Базарного Сызгана, с дней формирования. На полгода боев только и хватило тех, кто был в самом первом из них. В десанте вообще от полка осталось только двенадцать человек, да уцелели те, кто был ранен до этого.
— О, Витя, как жив со своей «Прощай, Родина»?
«Прощай Родина» — фронтовая кличка противотанковых пушек, которыми приходится стрелять с таких позиций и по таким целям, что шансы на жизнь в орудийных расчетах втрое меньше, чем даже у пехоты.
Но шансы шансами, а выучка, хватка и опыт тоже стоят немало. Шансов выжить нет, а в батарее Железнякова за полгода ни одного убитого, чем горд он и счастлив.
— Тебя ищу с утра, Федя.
Подтвердит, коль придется объяснять, зачем бродил по Красной Горке.
Но это послезавтра. А сегодня липшее раздражение. Ну, что он даже другу врет, что крутится, как уж!
— Не можешь чем поделиться с батареей? Хоть по полсухаря?
Чего спрашивает, чего спрашивает? Каждый сухарь, попадающий сегодня в полк, на виду у всех командиров подразделения. Каждый. Нет в полку неизвестных сухарей.
Мрачно смотрит командир батальона. Для батареи, которую он в каждом бою просит о помощи, для Виктора Железнякова, отдал бы он все. Сколько людей сохранил ему огонь противотанкистов. Все отдал бы им, все, да нет ничего в батальоне.
— Фельдшер говорит, пятеро бойцов умрут сегодня от голода.
Вот он, ответ. Куда уж яснее.
— А в полк отправить, в медсанбат?
Не отвечает Листратов на бессмысленные вопросы. Оба понимают, что от медицины здесь толка нет и не будет. Не лекарства нужны, а хлеб, крупа, мясо, картошка. В окрестных полях батальоны давно уже вырыли перезимовавший в земле и сгнивший весною картофель. Вырыли, отмыли, отжали, а из получившегося крахмала наделали лепешек и съели.
— У тебя как, Витя?
— Трое, пожалуй. Не сегодня–завтра.
Листратов на этой неделе похоронил на Красной Горке четверых. Удивляется. Самые здоровые были. Самые выносливые. Как их свалило, не понять.
— Эх, — скрипит он зубами, — пострелял бы я тыловиков к чертовой матери. Умудрились, гады, фронт без хлеба оставить!
Не до мяса ему, не до каши, командиру стрелкового батальона. Хлеба бы. Красноармейцев бы сохранить. Был бы хлеб, выжили б, продержались.
— Стреляют! — вскипает Железняков. — Говорят, какой‑то кавказец лупит там в тылу направо и налево. Толку что?
— Лошади сдохли! — заходится в гневе Листратов. — Не дали прирезать. Людей бы спасли. Неужто не понимают, остолопы?
Оба еще некоторое время возбужденно кричат друг другу какие‑то верные, но бесцельные слова. Со стороны кажется, они вот-вот подерутся. Но им не на ком сорвать зло и через некоторое время говорить уже не о чем. Потому что ни о чем другом они сейчас говорить не могут.
— Неужто и у тебя трое? — еще раз сокрушается Листратов и виновато жмет ему руку. — Прости, Витя, ничем сегодня выручить не могу.
Железняков понимает, чем угнетен сейчас комбат–два. Десяток дней назад, когда в батарее еще был кое-какой запас, делился с ним противотанкист. Много ли, мало, а котелка четыре с каким‑то варевом посылал ему и тем помог продержаться по сей день.