В подъезд он влетел радостный и вполне довольный жизнью.
Дом встретил хозяина неожиданной тишиной. На столе в кухне вызывающе белела бумажка, на которой неровным крупным почерком значилось, что Верочка встретила свою первую любовь, про которую думала, что всё давно прошло и погребено позапрошлогодним снегом, но оно вовсе не прошло, а наоборот даже - вспыхнуло с новой силой. Поэтому они уезжают в Грецию, а Васильев, конечно же, найдет себе другую, более достойную, причём, гораздо быстрее, чем хотелось бы.
За окном галдела ребятня, натужно скрипели качели и весь мир полнился радостными летними красками. Васильев стоял, тщательно, в ритме сиртаки комкая в руках записку, и тупо смотрел на двор, пока в глазах не потемнело от яркого света. Когда телефонный звонок вывел его из оцепенения, записка уже обрела изысканную ажурность.
Слабая надежда, что это Верочка звонит сказать ему, что пошутила, улетучилась, не успев разгореться. Звонила новая жена отца.
- Болен, - уловил Васильев, с трудом сосредоточившись, - очень сильно болен. Возможно даже при смерти. Подробности не для телефонного разговора, но ты не приезжай, потому что он сказал, что видеть тебя, засранца, не желает...
Внутри было пусто и неприятно, как в пересохшем аквариуме. Васильев подивился немного - и отчего он совершенно ничего не чувствует? Было бы логично расстроиться. Переживать вперемешку с неоправданной надеждой - или чем там положено заниматься в таких случаях?.. Против надежды Васильев не возражал - вроде бы светлое чувство, как уверяют. И отходить в лучший мир в последних рядах должна, а это, как ни крути, полезно для общества... Но на что конкретно надеяться? На то, что отец поправится и окажется, что он вовсе не говорил ничего обидного?.. Или на возвращение Верочки? Или уповать на новую работу, гораздо лучше предыдущей?.. Васильеву казалось, будто он подвис между этими вопросами и не знает, в какую сторону податься.
И тут же понял, что очень даже чувствует, - чувствует темноту...
Дорога до касс и покупка билета оказались какими-то смазанными, да и вряд ли они стоили того, чтобы их помнить. День тянулся и тянулся, как шланг, и наверняка был чьим-то чужим днём, попавшим сюда по ошибке в небесной канцелярии. Нельзя сказать, что с Васильевым приключились такие уж страшные катастрофы - случаются с людьми и похуже вещи, но всё ж лучше бы этот проклятый день поскорее кончился...
Наскоро собравшись, Васильев, против обыкновения, плотно задёрнул шторы и улёгся спать. Время было детское, но желание поскорее отключиться победило. С утра - в поезд, а там - как-нибудь... Но заснуть не удалось. То ли непривычное одиночество не давало расслабиться, то ли злой день не желал отпускать его так рано. Да и шторы подвели, таки пропустив в комнату неспокойные лучики света.
Обычно Васильеву нравилось просыпаться среди ночи и, пощурившись на солнечные блики, снова отключиться - сны после этого приходили тёплые и радужные: то зелёное Чёрное море приснится, а то бабушкины блины с черникой... Но сегодня солнце слишком беспокоило темень в его душе...
Торопливо одевшись, Васильев выскочил из дому и запрыгнул в свою старую развалюху. Стояла глухая ночь, солнце висело над крышами, последние компании гуляющих расходились по домам. Улицы лежали пустые, располагая к тому, чтобы пронестись по ним во всю прыть отечественного автомобиля пенсионного возраста.
Пролетая по дворам на непривычной скорости, Васильев не смог избежать столкновения. Чугунный грохот прокатился по затихшему городу, обломки и мусор разметало на несколько метров. В воздухе радостно кружились пакеты и клочья бумаги. Мусорный бак приобрёл модернизированную, более компактную форму, не лишённую определённой дизайнерской мысли.
Объехав кучу мусора, Васильев покатил дальше. Следующий бак он задавил специально и после любовался, как мелкий хлам катится с долгой горки. Было в этом движении что-то от бесконечности вселенной. Или наоборот...
Третий бачок оказался занят - в нём скучно ковырялся приблудный бомж. Васильев чертыхнулся и поехал дальше.
У подножия горы солнца оказалось значительно меньше, зато отсюда отлично просматривались газовые факела. Свет был вездесущ. Снаружи...
Руки сами направили машину по привычной дороге и вскоре Васильев оказался возле своего дачного участка, испытывая приглушенные угрызения совести за создаваемый им шум. На улице не было не души, но в каких-то из близлежащих домиков наверняка спали дачники.
Надо было сразу сюда ехать, подумал Васильев. Теперь-то уж и ложиться смысла не имеет...
Непонятно зачем зайдя в дом и не обнаружив в нём никаких изменений, Васильев вышел и уселся под деревом.
Сидеть так, привалившись спиной к теплому стволу и блуждая взглядом по холмам, оказалось неожиданно приятно. Холмы, конечно, не давали ответа, почему с ним случилось всё, что случилось, но вносили некоторую стройность в хаос мыслей. Пятна света и тени неспешно ползли по траве. Охватившее Васильева лихорадочное возбуждение вроде бы немного развеялось и даже захотелось спать. Стоило об этом подумать, и желание заснуть сделалось нестерпимым. Полка в поезде начала казаться привлекательной и к моменту посадки наверняка сделается долгожданной...
Он встал, намереваясь сесть в машину и уехать, пока окончательно не разомлел, но остановился, привлечённый неожиданным звуком - из-за забора донёсся протяжный зевок, вызвавший некий родственный отклик в его организме.