— Припомнил я, Григорий, одну поучительную историю. Хочу тебе рассказать. Может и пригодится когда-нибудь. Была в девятнадцатом такая мода — дружить с пролетариями. Вот моя Первая конная армия и подружилась с Путиловским заводом. Ну, что я тебе рассказываю, сам знаешь: полки с цехами, роты с участками, взводы с бригадами, а бойцы с работницами.
— Шефство наладили.
— Вот-вот, шефство. Мы, значит, беляков бьем, а они нам — гостинцы шлют. Портянки новые, кисеты, мелочевку разную. И вдруг, прихожу в штаб, а там переполох. Шефы прислали новехонький английский танк. Мы сначала обрадовались, сели и поехали. А он, зараза, докатился до первой лужи и заглох. Вызываю механика. В чем дело? А он мнется, говорит, чтобы танк ехал, бензин залить нужно. Англичане! Если уж ты такой ученый, так придумай, чтобы без бензину. Где же его, бензин этот, в поле найдешь? А потом и еще заботы, я к батьке твоему — ставь танк на баланс! А он посмеивается. Нет, говорит, не поставлю. А потом смешное какое-то слово придумал. Вот, говорит, это слово номер пять не позволяет. Пришлось нам этот танк подвзорвать. Заложили динамиту — славно бабахнуло. А тут и бензину подвезли. Облили мы танк бензином и еще пару снарядов от гаубицы в костерок подбросили. Не стало танка.
Он прищурился, словно изо всех сил пытался что—то вспомнить и, наконец, выпалил:
— Параграф. Это слово — параграф. Не позволяет мне принять на баланс ваш танк параграф номер 5! Вот, что твой папаня сказал.
— Ну, зачем вы так, Семен Михайлович, прекрасно же знаете…
— Не горячись, Григорий. Понравился ты мне. Вот, что скажу. И сдается мне, что должен я тебя уму разуму подучить, раз уж так получилось, и папаню твоего я порешил. Ты мне отныне как сын. Предостеречь тебя хочу, Григорий. Дело на тебя хотят повесить нешутейное, я таких серьезных дел в последнее время и не припомню, и лютая судьба ждет тебя, если не справишься. А ты такой открытый — тут и святому захочется тебя пристрелить. На твоем месте я бы брал пример со старших. Вот я — каждый тебе скажет, что Буденный звезд с неба не хватает, умишком своим прихвастнуть не люблю, должностей не требую, хлопот со мной никаких. Можно сказать, что я — шут гороховый. От меня не убудет, а вот Хозяин меня ценит, потому что я веселый и безопасный. А такие, как известно, дольше живут.
— Хочется пожить?
— Очень хочется. Как же не хотеть. Тю-тю-тю… Да ты, я погляжу, еще молоденький и зелененький! Многого не понимаешь. А я тебе так скажу, если бы у нас в Кремле появился человек, который бы жизнью торговал, у него здесь не работа была, а праздник сплошной с пирожными и крем-брюле. В этих коридорах жизнь, вообще, самый ценный товар. Да любой в Кремле — что угодно сделает, только бы жизнь свою продлить. Подумай об этом, Григорий.
* * *
Наверное, мне следовало обратить на слова Буденного более пристальное внимание, но заморочки большевиков меня интересовали, в общем-то, мало. А упоминания о важном и опасном задании, предстоящем в недалеком будущем, с некоторых пор приводили в бешенство. Работа над монографией стала пробуксовывать — вот, что меня заботило несравнимо сильнее. Мне хотелось уделять изучению повадок диких муравьев больше времени, но из-за дня в день обстоятельства оказывались сильнее. Не удалось мне сосредоточиться и на этот раз. Неожиданно припомнился странный эпизод, приключившийся во время переаттестации. Мало сказать, что он удивил меня. Я понял, что не смогу работать, пока не разберусь, что имел в виду товарищ А., когда при всех громогласно объявил: "работа секретаря-референта достойна болвана"?
Весьма вероятно, что решение работать на товарищей большевиков, действительно, не самый умный поступок в моей жизни, но, учитывая обстоятельства, и не самый глупый. В конце концов, не я устанавливал Советскую власть в этой стране…
Через пару часов в мой кабинет влетел товарищ А… Он был возбужден и настроен на резкую полемику с товарищами по партии, выслушивать которую должен был почему-то я.
— Представляешь, Григорий, как дело повернулось? Я с тобой работал, учил тебя уму разуму, ты под моим руководством кое-чего достиг, а теперь — раз! И все в прошлом. Товарищ Киров настаивает, что тебя взрастил его аппарат. Не подумай, что я промолчал. Так прямо ему и заявил: немалая доля труда в подготовке такого ценного кадра принадлежит и мне. Но… кажется, они меня не послушали. Киров все время твердит: "Мой кадр, мой кадр, мой кадр…" Вот как бывает. Это надо же!
Я хмыкнул.
— Вижу, ты тоже недоволен. Но постарайся успокоиться, смирись с обстоятельствами. Товарищ Киров далеко. Он прописан в Ленинграде, там и работает. А ты здесь, со мной. Мы с тобой всех еще пересидим. Держись за меня, Григорий. Старый товарищ А. еще тебе пригодится. События, Григорий, надвигаются. Скоро уже, совсем скоро грянет. Пропоет труба, и придется нам засучить рукава. Работа адская поставлена перед нами партией. И если мы хотим уцелеть, то должны исполнить приказанное любыми способами. Отговорки приниматься во внимание не будут. Даже если ты четко расскажешь, почему не уложился в срок, никто тебя слушать не будет. Им результат подавай! Но не надо раньше времени впадать в уныние, если повезет, я еще тобой поруковожу. Не выйдет у товарища Кирова перехватить общее командование. Не выйдет…