— Один Василий Кандинский.
— Колхозное крестьянство больше не голодает и процветает…
— Один Клод Моне… А впрочем, мы сейчас это проверим.
С этими словами полковник Роббинс выбежал из кабинета.
— Куда это он? — поинтересовался Сталин. — Григорий Леонтьевич, поинтересуйтесь, чего ему еще надо?
Я догнал полковника в коридоре, где он внимательно высматривал что-то в потоке служащих.
— Вы кого-то ищете? — поинтересовался я.
— Хочу повстречать настоящего крестьянина и спросить его самого, как идут дела его колхоза.
Неожиданно он метнулся в толпу и подскочил к прогуливающемуся по коридору Калинину.
— Что это? Кто это? В чем дело? — перепугался Калинин.
— Это американский полковник Роббинс, — успокоил я его. — Он хотел бы задать вам вопрос.
— Да, хотел бы, — окончательно обнахалил американский подданный. — Мне кажется, вы — самый настоящий крестьянин! Таких парней я видел только на картинках в журналах. Не голодаете ли вы? Хватает ли вам еды?
Калинин, несомненно, шел из столовой, где только что знатно отобедал, потому что непрестанно цыкал зубом и ковырял ногтем между зубами.
— Благодарствую, — заявил он с явным облегчением, ибо, уж кто-кто, а он-то знал ответы на поставленные вопросы. — Кормят меня хорошо. Правда, осетринка сегодня была с душком. Непорядок.
Американского полковника ответ "настоящего крестьянина" удовлетворил, он вернулся в "комнату свиданий" и объявил:
— Значит, если не скажу, что надо, картинок не дадите?
— Не дадим.
— Точно, не дадите?
— Ни за что.
— Вот, черт! Тогда подтверждаю, что крестьян в Союзе ССР кормят хорошо. Один Клод Моне.
— Вот и славно, — обрадовался Сталин. — Все ли в порядке, Григорий Леонтьевич?
— Не знаю, мировая общественность может не поверить, факты — вещь упрямая, их ведь не спрячешь.
— Ничего, сожрут.
— А теперь, когда все позади, хочу спросить у вас, Иосиф Виссарионович, — обратился к Хозяину американский полковник Роббинс. — Почему вы не поставите перед вашими замечательными учеными самую главную задачу ХХ века, почему не прикажете воскресить Ленина? Сейчас самое время — ровно десять лет прошло с того трагического январского дня. Пора.
— Мы думаем об этом, — со значением сказал Сталин и вышел из кабинета.
* * *
Товарищ А. довел меня до рабочего места, не проронив при этом ни единого слова. Но едва дверь закрылась, он повел себя крайне странно. Сознаюсь, что не ожидал от товарища А. столь бурного проявления эмоций. Он метался по кабинету, как зверь в клетке, скрежетал зубами и тихонько подвывал. Потом начал колотить своим кулачищем в стенку. Немного успокоившись, он обратился ко мне:
— Видит бог, Григорий, что я ни в чем не виноват. Сам знаешь, тебя подводить мне не с руки. Не я же это придумал! К тому же, спрятаться мне не удастся, бить будут нас с тобой обоих, если подведем. Поплатимся за преданность и усердие. Ты прости меня. Не хотел я. Заставили меня, заставили.
— Да в чем дело, товарищ А.? — спросил я. — Случилось что-нибудь?
— Случилось. Ох, случилось…
— Говорите, вместе подумаем, может быть и обойдется…
— Случилось самое страшное — этот америкашка подтолкнул Хозяина к ужасному — он все-таки решился оживить Ленина, Ильича нашего незабвенного. И заниматься этим будем мы с тобой. Точнее, заниматься будешь ты, а я вместе с тобой отвечать.
— Звучит не очень страшно, признался я.
— А ты знаешь, что были уже добровольцы, которые занимались оживлением Ильича. Где они сейчас, покойнички?! Может, два-три человека и бродят еще где-нибудь в лагерях, но отыщут и их! А ты говоришь — не страшно!
— Не понимаю, как можно оживить умершего человека.
— Можно, если это Ленин, то можно. Впрочем, никто на успех особенно и не рассчитывает. А пострадаем мы только за то, что участвуем в этом мероприятии.
— Но насколько я понял, товарищ Сталин сам принял решение…
— Принял, а потом забудет об этом, может же забыть! Или передумает… Может и передумать. А тогда будут искать крайних, нас, то есть.
Товарищ А. тихонько заныл, смахивая кулачищем крошечные слезки. Я вспомнил Семена Михайловича Буденного и поразился точности его характеристики обитателей Кремля. Действительно, жизнь здесь — самый дорогой товар.
Не знаю уж, о чем размышлял товарищ А., но слезки его вскоре высохли, и он тихо сидел у стеночки, немигающим взглядом уставившись в одну точку. Казалось, что жизнь покинула его. Так просидел он час, два, три… Я уже стал забывать про него, увлекшись работой над своей монографией, но тут открылась дверь, и на пороге появился Сталин.