С этими словами он выскочил вон, сочувствия от меня он ждать не стал, знал, что не дождется. Я саркастически пожал плечами и отправился к Нилу, разбираться с его проблемами.
Забавно без стука ввалиться в собственный кабинет и застать врасплох самого себя! Нил подпрыгнул, судорожно пытаясь незаметно для меня(!) засунуть в ящик стола какую-то бумагу. Наш человек.
— Обживаешься? — спросил я, усмехнувшись.
— Да. И вы знаете, они действительно думают, что я — это вы.
— Не столько думают, сколько знают, — поправил я.
Пришло время проверить Нила на соответствие секретарско-референтским принципам и сделать это надлежало проверенным способом — элементарной провокацией.
— А все-таки ты себе не пыльную работку подыскал, — если любимая девушка спросит, где ты Нил работаешь? Отвечай — в гадюшнике Григорием Леонтьевичем, — процедил я сквозь зубы, посмеиваясь.
— Может быть и не пыльная, только уж очень сильно пованивает.
— Чем это?
— Как чем? Дерьмом…
— Выпускника Петроградского университета сразу узнаешь.
— А сами вы, Григорий Леонтьевич, кем работаете?
— Я работаю в гадюшнике придурком.
— Придурком?
— Ну да, при дураке…
Вот и поговорили, вот все и ясно.
— У тебя проблемы? На будущее запомни, с проблемами обращайся не к товарищу А., а только ко мне. Понял?
— Так точно.
— Ну, так что приключилось?
— Собственно, проблемы не у меня — у вас. Это вас вызывают в режимный отдел.
Я кивнул ему и побрел в режимный отдел.
Дежурный проверил мои документы и протянул бумагу. Черт бы их побрал, это был очередной бланк отказа от родителей.
"Я, такой-то, подтверждаю свое рабоче-крестьянское происхождение. Если же в дальнейшем выяснится, что мои родители — представители эксплуататорских классов, я, такой-то, отказываюсь от них и прошу впредь считать моим отцом колхозника Иванова Поликарпа Поликарповича, проживающего в деревне Прохоровка Тульской губернии, а матерью ткачиху Иванову Рут Джонсовну из города Иваново. Подпись. Дата".
Я по привычке неразборчиво и коряво расписался и бросился к товарищу А. за объяснениями.
— Кто такая Иванова Рут Джонсовна? — поинтересовался я. — И почему ее следует признавать приемной матерью?
— Рут? Она воровка, довольно известная в приблатненых кругах. Сейчас отсиживает в Соловках, бетон месит. Буржуазные специалисты обязаны называть ее родственницей из-за несовершенства нашего законодательства. Если выяснится факт предательства — спеца, конечно, хлопнут, а имущество его, без особых хлопот и проволочек попадет к нам, в закрома Родины. Вот видишь, ничего ужасного, затеяно удобства ради.
* * *
Наши кремлевские остроумцы со своими приемчиками, надолго выбили меня из колеи. Дело было даже не в том, что я был не в состоянии заниматься своей монографией, сам по себе факт существования Рут Джонсовны лишал меня способности сосредоточиться. Даже о воскрешении Ленина я думать не желал. Совершенно неожиданно мне припомнилась старинная русская пословица "завяз коготок — всей птичке пропасть". Печально было сознавать, что я и есть та самая пресловутая птичка. Моя монография, детище мое…
Я в очередной раз вынужден был собрать в кулак всю свою волю, чтобы заставить себя отбросить сомнения и окунуться в процесс оживления, естественно, оставляя за собой познавательную сторону проекта. Главное, что укрепило меня в необходимости взяться за дело — глубокая убежденность в том, что пока я не сумею отбить у заказчиков интерес к воскрешению Ильича, о продолжении исследований диких муравьев не может быть и речи.
Справившись с оцепенением, я приступил к работе. Вспомнил, что хотел начинать с Аксенова. Этот Аксенов служил главным специалистом в институте Ленина. Кстати институт пару лет назад переименовали. Отныне он называется институтом Маркса, Энгельса и Ленина. Интересно, кому понадобилось его переименовывать и с какой целью?
Вызвали Аксенова.
Типичный интеллигент — мягкий, проникновенный голос, благообразная бородка, кроткий взгляд, наполненный неизбывной тревогой, правильная, но малосодержательная речь, готовность на свершения, исходя из патриотических надобностей. Именно патриотические надобности привели его в институт Ленина.