За основу Букашко взял героическую борьбу рабоче-крестьянской Красной армии с полчищами Деникина. Каждый номер представления работал на победу. Канатоходка по тонкой проволоке доставляла в штаб секретный пакет, фокусник доставал из ящика боеприпасы, силачи жонглировали артиллерийскими снарядами. В общем, класс! Окончательный разгром деникинцев устраивали специально дрессированные медведи. Апофеоз спектакля был не менее ошеломляющ: на арене появлялись шестнадцать обезьянок, одетых в национальные костюмы республик Союза ССР, у каждой к лапке был привязан соответствующий флажок.
Я был искренне потрясен проделанной работой. Не было никаких сомнений в том, что Букашко будет принят в Союз писателей. О чем я ему с радостью и сообщил.
Александру Ивановичу моя похвала была приятна.
*
В среду Институт словно бы вымер, куда-то, как по команде подевались праздношатающиеся по коридорам сотрудники, словно бы объявили санитарный день или, что еще точнее, — день здоровья. Даже в столовой было непривычно пусто.
— Куда народ подевался? — спросил я у буфетчицы.
— А вы разве не знаете, Григорий Леонтьевич? К нам директор приезжает для инспекции. Сам академик Богомолец. Кто ему не понравится — того в шею. Уж так здесь заведено. У нашего академика норов крутой. Много сотрудников распрощалось со своими пайками только потому, что не убереглись и не вовремя попались начальству на глаза. Вот они сегодня и попрятались, сидят по своим местам и Богу молятся, чтобы пронесло! И вы идите, схоронитесь на рабочем месте, а то не ровен час…
— Спасибо, Маша. Непременно…
Не могу сказать, что инспекционный набег академика Богомольца каким-то образом смутил или напугал меня. Ничуть. Я не без приятности перекусил. Люблю принимать пищу в одиночестве. Чудесное ощущение — быть единственным едоком в столовой. Товарищ А. неоднократно стыдил меня за любовь принимать пищу в одиночестве — «позорное», как он говорил, проявление моего непролетарского происхождения. Может быть и так, не берусь судить… Ему виднее…
Почему так важно принимать пищу при большом скоплении народа — хоть убей не пойму. Я помню, что несколько раз обещал исправиться, но каждый раз забывал, чем приводил товарища А. в глубочайшую депрессию. Словно пообещал ему вступить в партию и обманул самым гнусным образом.
Однажды я не выдержал и прямо спросил его об этом.
— Прости, Григорий, но я бы тебе рекомендацию в партию не дал, — сурово ответил товарищ А.. — Ты даже когда правильно говоришь, как по писанному, все равно интонациями показываешь, что чужой. Тут уж ничего не поделаешь, горбатого могила исправит. А вот дух коллективизма, который лучше всего проявляется на собраниях и прочих общественных мероприятиях, тебе все равно придется воспитывать в себе, поскольку в Союзе ССР без этого никак не обойтись. Ну, никак. Понимаешь?
— Нет, — признался я.
— Так на то он и называется — "обеденный перерыв", чтобы все работники вместе питались в общественной столовой. Понимаешь, вместе поработали на славу, а потом вместе отобедали. Я вижу в этом величайшее завоевание коммунистической идеи в России. Попрошу не ссылаться на меня, как на источник, но в секретном циркуляре ЦК об этом сказано без обиняков. Еще Ильич завещал нам: "Каждая кухарка должна управлять государством!" Задумывался ли ты, Григорий, что это значит?
— Нет, — еще раз признался я.
— Не ждал от тебя другого ответа. Ты же, Григорий, беспартийный, как шутит товарищ Сталин: "Без флюгера в голове". Не знаешь, куда ветер дует! И, сдается мне, что и откуда он дует, не интересуешься! Так что разреши уж, я тебе разъясню ситуацию с кухаркой. Не будет при коммунизме кухарок. Вот ведь в чем дело. Коммунары будут питаться на фабриках кухнях. Не зря придуманы консервы, концентраты и полуфабрикаты. Кухни, как они понимаются сегодня, будут безжалостно уничтожены.
— Но есть люди, которым нравится готовить самим.
— Придется их перевоспитать.
— Но искусство вкусно готовить пищу родилось давным-давно, разве можно отменить всю историю человечества?