— Сделаем так, — сказал Букашко решительно, ему определенно нравилось, что, по крайней мере, в одном деле он меня превзошел. — Я буду вызывать к себе сотрудников на собеседование, а вы в это время, воспользовавшись отсутствием хозяина, в ящички и заглянете. Прекрасный план у нас родился!
— Ничего не выйдет, — твердо сказал я. — У диких муравьев так поступать не принято!
Букашко с осуждением посмотрел на меня, но был вынужден признать, что я действительно хлипковат для такого ответственного дела, как шмон.
— Ох, Григорий Леонтьевич, вы как ребенок, честное слово. Придется мне самому…
— Что я должен делать?
— Идите домой и водки выпейте. А утром поговорим.
*
Так я и поступил. Наливая мне стакан самогонки, Лена ничего не спросила у меня. Но нельзя было не заметить, что на глазах у нее появились слезы. Что я мог сделать? Разве я имею право запрещать ей волноваться за судьбу нашей семьи?
Напряжение отпустило меня. Я почувствовал, что еще могу сопротивляться проклятому спруту, пожелавшему сожрать меня целиком со всеми потрохами, идеалами и принципами. Желание остаться человеком оказалось сильнее надежды безбедно и бесконфликтно прожить в Союзе ССР. А мне ли не знать, что стоит уступить в первый раз, как остальная трансформация из человека в студнеобразное состояние пройдет мгновенно и неотвратимо. Получается, что мне надо стоять на своем до конца. Нет моего согласия заниматься шмоном — и все!
Я вытащил на свет Божий свою папочку с монографией о повадках диких муравьев, не без основания рассчитывая отыскать там прямое указание, как противостоять нажиму целесообразности и практицизма. И мне это удалось. Кто, как ни дикие муравьи, построили все свое существование на укрепление доступных их статусу насекомых духовных ценностей.
До самого утра я внимательно вчитывался в написанные моей собственной рукой заметки о поразительных моральных устоях диких муравьев, подмечая особенности, которые до сих пор ускользали от моего внимания. Так что, если я и хотел укрепить свое стремление оставаться порядочным человеком, не взирая на любые внешние обстоятельства, то мне это удалось в значительно большей степени, чем я рассчитывал.
Оказалось, что я так и заснул на кухне, уткнувшись носом в рукопись. Лена разбудила меня, спросила:
— Как дела?
— К жизни готов! — ответил я с гордостью.
*
На дверь моего кабинета была пришпилена записка. "Ничего не вышло. Чисто". Не трудно было сделать вывод, что сотрудники нашего отдела стараются не держать в своих столах ничего ценного.
Неудачный шмон вне всяких сомнений жестоко расстроил Александра Ивановича. Он явно ожидал, что успех будет добыт сразу и малой кровью. По крайней мере, мне так показалось. Я ухмыльнулся, похоже, что он всерьез верил в существование пресловутых пилюлек. Чудак. Теперь следовало ожидать его появления в моем кабинете. Он должен был прийти ко мне посоветоваться. Честно говоря, я и сам не знал, что делать дальше. И вот в дверь робко постучали. Я поднялся со стула, открыл ее сам. Но к моему удивлению, на пороге стоял товарищ А. собственной персоной.
— Прости, Григорий, что отрываю тебя от важных дел, но тут, понимаешь, такое… Не знаю, как и сказать. Событие? Нет… Головотяпство? Нет… Опростоволосение? Пожалуй… Помоги по старой памяти, а?
Я предложил товарищу А. стул. Налил стакан воды.
— Я могу говорить?
— Конечно, товарищ А., - понимающе сказал я. — У моих стен ушей нет. Вашими заботами. Сами знаете, я теперь такими делами занимаюсь, что по сравнению с ними заседания Политбюро — детские игрушки! Кстати, должен напомнить, что я по-прежнему не желаю участвовать во внутрипартийной борьбе мнений.
— От тебя, Григорий, в любой борьбе толку мало, — грустно откликнулся товарищ А.. — За твоими кулаками я бы не пришел. У меня проблема серьезнее.
Я приготовился выслушать очередную чушь, не стоящую и выеденного яйца, из числа тех, что обычно волнуют только освобожденных партработников. Но оказался не прав. История действительно случилась забавная. Оказывается, на днях маршал Ворошилов дал интервью радиостанции "Голос Америки" и, по не выясненным пока до конца причинам, говорил интересно и чистосердечно.
Политбюро поручило товарищу А. свести возможный вред от этой радиопередачи к минимуму. Естественно, он обратился за советом ко мне. Он протянул мне распечатку интервью и застыл, с надеждой уставившись на меня.
Я стал читать.
Корреспондент. Маршал Ворошилов, не могли бы вы рассказать что-нибудь интересное о гражданской войне, в которой вам довелось участвовать?