Он протянул мне мятый листок бумаги, на котором неряшливым почерком человека, которому не часто приходится пользоваться карандашом, было, в частности, написано следующее:
«В нашем Союзе ССР, товарищи, люди не родятся, родятся организмы, а люди у нас делаются: трактористы, мотористы, механики, академики, ученые и так далее, и так далее. И вот один из таких сделанных людей, а не рожденных — я. Я не родился человеком, я сделался человеком. И чувствовать себя, товарищи, в такой обстановке — больше, чем быть счастливым. Жить в такой век очень хочется. Я испытываю, как приятно быть ученым в наш век…»
Как говорится в одном прекрасном стихотворении: «Я хотел возразить и открыл было рот», но товарищ А. заговорил первым:
— Помолчи, Григорий, подумай… Это выписка из доноса на народного академика Трофима Денисовича Лысенко. На совещании в Кремле Лысенко высказал эти положения, и нам негоже с порога ругаться и отвергать его мнение. В первую очередь, это касается тебя. Тебе, Григорий, предстоит работать в тесном контакте с товарищем Лысенко и его людьми, мимо этого Трофима не проскочишь, стоит партии скомандовать — он всегда первый. Так что помолчи и подумай. И еще… товарищ Сталин очень заинтересовался деланием людей из организмов. Сейчас, может, это в нашем государстве — архиважное, наиважнейшее дело.
Я загрустил.
*
Идеи перерождения зародышевого организма в совершенного человека целиком завладели народонаселением Кремля. Мне оставалось только удивленно разводить руками. Понять, что в этой бредовой затее может вызвать энтузиазм руководства, я был просто не в состоянии. Главное, чего я не понимал, — зачем это им надо. Впрочем, меня это занимало мало. Я был целиком поглощен работой над монографией о диких муравьях, мне предстояло рассмотреть чрезвычайно важную часть исследований, касающихся представлений муравьев о прекрасном. Очень многообещающая и мало изученная тема.
Товарищ А., впрочем, не интересовался моими сомнениями.
— Григорий, как дела с предложением Трофима Денисовича? — требовательно спросил он меня уже на следующий день.
— Не знаю, что вам и сказать, товарищ А., — промямлил я, застигнутый врасплох. — Работаю, надо все как следует обдумать…
— Тебе платят совсем не за то, чтобы ты думал в рабочее время, — выпалил товарищ А. Его лицо недвусмысленно указывало на охватившую его растерянность, товарищ А. понял, что в его высказывании затаилась ошибка. — То есть, платят тебе за то, чтобы ты думал… Но, что же это получается? Что же это за работа такая — думать? Ерунда получается… Ладно, об этом потом. Сейчас мы должны сосредоточиться на преобразовании зародышей в людей.
— А следует ли всерьез воспринимать данное положение?
— Народный академик товарищ Лысенко дело свое знает очень хорошо — ни разу до сих пор партию не подводил. И слова его, такие простые и вместе с тем проникновенные, захватили мое воображение. Я, Григорий, потрясен грандиозностью задачи. Создать буквально из пустоты, из человеческого хлама идеального гражданина — это можно без преувеличения назвать окрыленной мечтой коммунизма. Величайшие умы мира, Григорий, измышляли волшебную страну Утопию, где подобные проекты были бы возможны и осуществимы. И вот эта сказочная страна задумана и построена, и не где-нибудь на Северном полюсе, а у нас — в стране Советов.
Величайшие умы… Вот, например, Софокл… Нет, про этого не помню. А Платон — тот любил государство… И Аристотель… не был чужд. Я уж и не говорю про классиков утопического социализма: Сен-Симона, Фурье, Оуэна… А знаешь ли ты, Григорий, что их подвело?
— Нет.
— Не было у них широкого научного подхода. А у нас — есть.
— А вот Карл Маркс писал, что государство будет отмирать.
Товарищ А. засмеялся.
— Вот и видно, Григорий, что ты беспартийный. Отмирать будут их государства, буржуазные. Что тут непонятного. А наше — социалистическое — будет расти и укрепляться. Это и есть настоящая наука — исторический материализм! Так что есть будущее у наших дерзаний. Раз уж сам народный академик товарищ Лысенко взялся за это дело. А мы ему поможем. Обеспечим в стране порядок и дисциплину, разве без дисциплины такое дело осилишь? Здесь разговор простой — кто нарушает, должен быть наказан. Да так, чтобы неповадно было. Чтобы всю самовольность и отсебятину отбить.
— Утопизм.
— Был утопизм, да весь вышел. Партия поставила перед нами грандиозную задачу, вот и весь сказ, надо выполнять. Да так ловко, чтобы из зародышей получались люди — военачальники, шахтеры, трактористы, колхозники, писатели, академики и прочие изобретатели… Это работа не на день, не одно поколение понадобится партии, чтобы с честью претворить в жизнь громадье наших планов.
— Наверное, вы правы: большевиками не рождаются — ими становятся.
Мне в очередной раз пришлось поблагодарить судьбу, выбравшую мне в качестве предмета исследований моих ненаглядных диких муравьев, нисколько не интересующихся социальным утопизмом. Может быть, именно поэтому в сообществе муравьев так мало страданий и предательств.
*
Следующие два дня я провел просто восхитительно, — меня никто не беспокоил. Товарищ А. прекрасно понимал, какую грандиозную задачку он мне подбросил, и отдал приказ охране никого не пропускать ко мне без крайней нужды. Сам я был скорее удивлен, чем озадачен, — никак не мог понять, что это за зародышевые организмы такие… Я ходил по коридорам Кремля, налетая на проходивших мимо служащих, демонстрируя таким незамысловатым способом погруженность в проблему. Глаза мои были слегка расфокусированы и должным образом затуманены… Занимался я, естественно, своей монографией. Глава называлась «Нелюбовь к социальному оптимуму», в ней я пытался рассмотреть корни ненависти рядовых муравьев к утопиям и социальным мечтаниям. Особи, уличенные в чем-то подобном, немедленно изгонялись из муравейника. Интересно, почему?
И вдруг новый приказ — товарищ А. посылает в комнату свиданий. Информации, по обыкновению, он не предоставил, но я ни на минуту не сомневался, что мой посетитель непосредственным образом связан с проблемой созревания идеальных строителей социализма.
Кстати, в посещениях «комнаты свиданий» было немало любопытного. Особенно любил такого рода работу небезызвестный секретарь-референт товарища О. — Колотов Борис Львович, знаменитый своими связями с духом Феликса Эдмундовича Дзержинского. Однажды он высказался по этому поводу вполне определенно:
— До чего же я люблю эти прогулки в «комнату свиданий». Иду и мечтаю, — вдруг там дожидается меня красивая и раскованная…
Я — человек, несклонный к романтическим приключениям подобного рода, должен отметить, что это действительно крайне любопытно, отправляться на свидание к неизвестным людям. Учитывая мою репутацию, ко мне обычно отсылали ученых, писателей, драматургов, изобретателей и прочих представителей интеллигенции. И, признаюсь, я неоднократно был награжден судьбой встречами с крайне интересными людьми.
И вот я устраиваюсь в потрясающем своей роскошью кабинете, выкладываю на видное место свой энциклопедический словарь, нажимаю на звоночек.
Дверь открывается, и на пороге появляется…, боже ты мой! Горький Алексей Максимович. Товарищ Пешков!
Я сижу за громадным письменным столом в чрезвычайно объемном кресле и кажусь себе маленьким муравьишкой столодержателем, к которому пришел на поклон гигант пролетарской литературы.
— Здравствуйте, товарищ Григорий Леонтьевич, — проговорил он характерным, известным всей стране окающим баском. — Я счастлив, что, наконец, удостоился чести познакомиться с вами и предложить вам на рассмотрение свои скромные заметки по вопросу воспитания трудовых масс в истинном классовом духе.
Нет, в самом деле, это был Горький! Густой бас, чуть сплюснутая голова, богатые усы, высокий, сгорбленный… Точно, Горький! Было крайне заманчиво прервать его на полуслове и перевести разговор на более интересную тему — Горькому наверняка было бы интересно послушать о муравьях-жертвователях, изначально посвятивших свою жизнь родному муравейнику.