Скупые слезы умиления у меня на глазах так и не появились.
Как изголодавшийся волк разделывается с ягненком, так и я набросился на работу над своей монографией о повадках диких муравьев. Боже! Неужели это возможно, забыть, хотя бы ненадолго, текущие дела и отдаться познанию вечного и непреходящего!
… Как—то незаметно пролетел февраль, я получил деньги, причитающиеся Нилу за успешное предсказание грядущего, и положил их в сейф. Больше, по-моему, мои занятия ничто не нарушало.
В марте в моей работе появились приятные хлопоты. Весна. Скоро сойдет снег и можно будет отправиться в лес на полевые исследования. Мне не терпелось поскорее приступить к наблюдениям за жизнью муравейника. Знакомый охранник обещал достать морской бинокль.
Тогда же, в марте, мне в голову пришла совершенно недостойная честного человека идея. Мне захотелось поймать муравьишку и поселить его в моем кабинете. Захотелось, знаете ли, ухаживать за ним, кормить муравьиными деликатесами, выносить его какашки. Как хорошо, что я вовремя одумался! Разве муравьишка виноват, что я занимаюсь изучением муравейника? Так почему же я должен наказывать его, лишив общества себе подобных, привычных занятий и своего муравьиного будущего!
Я представил себе, как загоняю беднягу в спичечный коробок и долго несу его в темноте и тряске. Потом достаю его на свет. И что же он видит? Чуждую среду, ползать приходится по зеленому сукну, кормиться какими-то объедками, про муравьиху забыть… Бр-р-р…
Не так ли поступают большевики, составив на бумаге план, которому отныне должны следовать люди, своевольно родившиеся в этой стране? И, лишив народ свободы устройства собственной жизни, как дети сердятся, если обстоятельства выходят из-под их контроля.
Какое счастье, что меня никогда не привлекала такая власть над божьими созданиями! Нет, никогда я не стану большевиком. Муравьи могут спать спокойно.
* * *
Но все кончается, подошел к концу и мой "творческий отпуск". Первым, восемнадцатого марта, нарушил мое уединение, естественно, товарищ А… Он ввалился в мой кабинет, буквально задыхаясь от страха. Как мимолетно время, мы не виделись полтора месяца, а словно пятнадцать минут прошло!
Товарищу А. потребовалось не менее трех минут, чтобы членораздельно сообщить о чрезвычайном происшествии, без сомнения, касающегося нашей затеи с оживлением.
— Я, Григорий, как узнал, сразу побежал к тебе. Вчера в четыре часа дня злоумышленник совершил покушение на Владимира Ильича Ленина…
— Вообще-то, Владимир Ильич Ленин умер десять лет тому назад, искренне удивился я.
— А врагам неймется! По наущению вражеских разведок недораскулаченный кулацкий прихвостень ворвался в Мавзолей и, вытащив обрез, бросился к Ильичу… А ведь это кто-то из наших его подговорил! Кто-то свой, из допущенных к материалам, решил пресечь нашу попытку оживления. Это не ты, случайно?
— Нет, не я.
— И не я… Но кто же, кто?
— Говорите, крестьянин стрелял в Ленина?
— Ему не дали, набросились на него, помешали… А потом враг ползучий застрелился из того же обреза, который хотел поднять на вождя!
— Не думаю, что это серьезно. Совпадение.
— А то, что асфальт на площади Дзержинского растрескался — тоже совпадение! Может, ОГПУ со дня на день пучина земная проглотит? Тоже совпадение?
— Об этом я слышал, но, говорят, что все дело в том, что тоннель для метро стали прокладывать слишком близко к поверхности.
— Это же объяснение, официальное объяснение… А что там на самом деле происходит, никто не знает.
— Не следует раньше времени паниковать, вот приедет Нил с образцами, тогда и поговорим.
— А он уже приехал. Вчера. Сегодня должен к тебе явиться.
— Так у нас сегодня праздник! Хорошо!
— Не знаю, не знаю…, — с недоверием проговорил товарищ А., покидая мой кабинет.
* * *
Нил не заставил себя ждать. Я от души обрадовался его возвращению, мне не хватало наших бесед на отвлеченные научные темы. Но сам Нил явно не испытывал удовольствия от нашей встречи, и поглядывал на меня неприязненно и отчужденно.
— Привет! Как дела в Европе? — спросил я на всякий случай.
— Дела плохие, Григорий Леонтьевич. В Европе фашизм! — ответил Нил с вызовом.
— Как съездил?
Он горько усмехнулся.
— Может быть, я напишу об этом книгу. Приключений было хоть отбавляй. Получится настоящий авантюрный роман. Смешной, очень смешной.
— Хорошо, что ты вернулся.
— Мне надо было вернуться, во что бы то ни стало.
— Личные дела?
— Нет, наш с вами проект.
— Не понял.
— Я узнал, КОГО вы хотите оживить. Теперь хочу разубедить вас. Не делайте этого, Григорий Леонтьевич!
Я расхохотался.
— Уж не думаешь ли ты, что я тайный большевик?
— Но вы можете не знать, что это за человек. Это по его указанию была развязана гражданская война, люди для него — хлам, муравьи. Ради идеи он наступал своим башмаком на любого.
— Я согласен с тобой, человек, развязавший в своем отечестве гражданскую войну — преступник. Но для беспокойства нет оснований, ситуация под контролем.
И я рассказал ему о своих встречах с Дзержинским. Нил немного успокоился, даже пробовал шутить. Нам показалось забавным, что до сих пор непонятно, с кем конкретно решил расквитаться дух великого чекиста. Но вскоре Нил опять загрустил.
— Но кто бы ни победил во всей этой истории, нам все равно будет плохо? Ведь так? И потом — есть вещи, которые лучше не трогать, даже когда риск минимальный.
— Поживем — увидим.
Он ушел. А я поблагодарил Бога, что остались еще у нас в стране люди, которые принимают какие-то вещи близко к сердцу. Команда Горького, которая взяла на себя непосильную задачу воспитания из зародышевых организмов идеальных людей, как раз эту способность ненавидела больше всего — по их представлениям чувства людей должны возникать, развиваться и исчезать только по специальным командам из центра. Дурацкая идея.
Неожиданно в дальнем углу привычно застучало, появилось знакомое свечение и, наконец, передо мной во всей красе появился дух Дзержинского. Он был обеспокоен.
— Наше дело повисло на ниточке, Григорий. Боюсь, что нам не удастся набрать семь человек от всего сердца верующих в оживление. Твой Нил оказался слабым звеном. Но у нас есть еще время — ищи!
Он растаял. А я нехорошо выругался.
* * *
Хорошенькое положение, нечего сказать! Самое обидное, что Нил прав. Прав во всем. Его доводы невозможно оспорить. Я могу только согласиться с ними или предложить участие в той рискованной и совершенно не азартной игре, которую я вынужден вести. Очень хотелось бы верить, что мой расчет точен.
В дверь тихонько постучали, а потом скрипнула дверь, и в образовавшуюся щель просунулась широко улыбающаяся голова полковника Роббинса.
— Приветствую вас, — заявила голова, после чего полковник проник ко мне в кабинет всем своим не худым телом и стал с интересом осматриваться.
Бесподобная способность проникать в самые тщательно охраняемые кабинеты Кремля, которую раз за разом демонстрировал американский полковник, меня откровенно умиляла.
— Хотите задать вопрос? — спросил я, чтобы поддержать разговор и привлечь несколько рассеянное внимание полковника к своей скромной персоне.
— Вы не любите антиквариат? — удивленно и, как мне показалось, несколько разочаровано спросил он, закончив осмотр помещения.
— Мой образ жизни оставляет слишком мало времени для наслаждения видом прекрасных побрякушек, — дипломатично изрек я.
— А вот мне очень нравятся, как это вы сказали, побрякушки. Например, от Фаберже.
Он сделал глубокомысленную паузу. Я редко поддаюсь внушению, но сейчас, если бы у меня имелось что-нибудь антикварное, я бы безропотно отдал все полковнику. И еще бы попросил его принять. Мне показалось, что атмосфера моего кабинета наполнилась чем-то странным, неподвластным разуму. И это что-то ясно указывало мне, что я должен американцу и долг свой не отдаю только потому, что нахал и мерзавец. Мне стало стыдно.