В моей камере на полу оказался тюфяк, и я воспользовался представившейся возможностью и немного вздремнул. Обычно, для полного восстановления мне требуется час полудремоты. По счастью, этот час мне был предоставлен.
Вечером меня навестил товарищ А… Он пытался выглядеть глубоко обиженным, но это ему удавалось с трудом — чувствовалось, что он на седьмом небе от одного осознания сногсшибательной новости — его жизни опять ничего не угрожает.
— Надеюсь, тебя не били? — спросил товарищ А…
— Ничего себе, начало разговора! — не выдержал я.
— А ты не горячись, после того, что ты нам здесь устроил, тебе не следует рассчитывать на снисхождение.
— Это вы о чем?
— Владимир Ильич не ожил. И кто-то из нас должен понести за это наказание. Или ты, или я. Понимаешь? Руководители партии два часа честно ждали, кто из нас первым отреагирует на очевидный провал и сообщит компетентным органам о факте саботажа. Я догадывался, что ты не будешь этого делать. У тебя же воспитание, к тому же груз культуры на тебя давит. И еще, помнишь, ты рассказывал мне о чести. Вот я и подумал, что тебе и в голову не придет донос написать. А это значит, что написать следовало мне. Диалектика. Ты же меня, можно сказать, заставил это сделать…
— Не понимаю.
— Ты собираешься писать донос?
— Нет.
— Ну вот. Значит, это должен сделать я. Нас же только двое! И кто-то должен написать! Что тут непонятного!
— И все-таки, советую вам меня освободить.
— Твои доводы?
Я прошептал ему на ухо свои доводы.
Его глаза округлились.
— Это правда?
— Я за свои слова отвечаю.
— Дорогой ты мой, не забудь и обо мне. Я же всегда за тебя! А кто еще знает? Буденный, что ли?
— Да. Он знает.
— То-то я смотрю, что он от смеха под стол залез, когда я притащил Хозяину донос на тебя!
Через три минуты эпизод с моим арестом был исчерпан. Стало окончательно ясно, что моя игра с большевистскими лидерами будет продолжаться. Ставки в очередной раз возросли. Неприятно будет, если я проиграю. Но пока я сумел получить столь необходимую мне передышку. И использовать ее я должен наилучшим образом — тщательно подготовить свои шаги в этой нелегкой борьбе за жизнь. Новый проект займет никак не меньше двадцати лет! Это я обещаю!
Часть 3. Рецепт доктора Пилюлькина
После феерической истории с воскрешением Ленина, в которую я был вовлечен вопреки своему желанию, мне предстояло хорошенько обдумать свое дальнейшее житье-бытье. Как мало оказывается нужно, чтобы моя тщательно выстроенная система самосохранения развалилась на глазах, и моя свобода… нет, моя жизнь повисла на волоске… И выжил я только потому, что вовремя вспомнил золотые слова Семена Михайловича Буденного о жизни, как о самом ценном товаре в Кремле. Вот я и пообещал наделить кремлевских обитателей личным бессмертием. Так окончательно зарвавшийся картежник судорожно повышает ставку, откладывая на время неизбежную расплату. Удивляюсь я большевикам, — как можно было поверить в этакий абсурд? Бессмертие, надо же! Однако поверили…
— Вот что, Григорий, возьми листок бумаги и подробно опиши свои предложения о наделении бессмертием великих, а также просто достойных людей, — приказал товарищ А., когда первое потрясение от моего предложения у него прошло. — Руководство интересуется.
— Хорошо, — ответил я и уже через неделю представил на рассмотрение проект достижения личного бессмертия, основанный на вдумчивом изучении повадок диких муравьев. Совместил, так сказать, приятное с полезным.
Моей бумаге был дан ход. И я вернулся в свой кремлевский кабинет.
Наступили не лучшие дни в моей жизни. Давно я не чувствовал себя таким смиренным и побитым. Если до сих пор я пребывал в состоянии некоторой эйфории от собственной ловкости — вот, мол, из каких ситуаций выпутываюсь, — то теперь от самоуверенности не осталось и следа. Я ощутил себя жалкой, непроходной пешкой на шахматной доске судьбы.
Но дни шли, и страх постепенно стал притупляться. Начальство не проявляло ко мне особого интереса, словно бы милостиво разрешив набраться сил для нового приключения. Тяжелые предчувствия, впрочем, не оставляли меня. Внутренне я был готов к любому, самому неприятному продолжению своей кремлевской карьеры. Однако события опять застигли меня врасплох. Уж слишком по-будничному бессмысленно начиналось мое последнее лето в Кремле.
*
Второго июня 1934 года товарищу А. удалось меня по-настоящему огорчить. Он попытался рассуждать о грамотности. Не исключено, что при других обстоятельствах, я отнесся бы к его причуде спокойнее, но он выбрал для своих экзерсисов крайне неудачное время. Работа над монографией о повадках диких муравьев была практически приостановлена. Тяжелый нервный срыв, который настиг меня, когда, казалось бы, основные неприятности остались в прошлом, требовал длительного восстановительного отдыха. Но на оплачиваемый отпуск я еще не наработал и потому набирался сил в своем кремлевском кабинете, проводя рабочее время в тоскливом ничегонеделании. Благо, что товарищ А. меня не особенно и беспокоил. Только в конце мая у меня вновь стал просыпаться интерес к жизни. Рука сама собой потянулась к карандашу, в голове появились новые и свежие идеи, касающиеся перспектив проникновения в астральный мир диких муравьев. Исследование этого вопроса обещало привести к поистине потрясающим открытиям.
И надо же! Мое душевное выздоровление было подвергнуто очередному мучительному испытанию, — товарищ А. решил мне посочувствовать. Повторяю, началось все буднично. Я стоял в коридоре недалеко от своего кабинета в ожидании скорого обеденного перерыва и рассматривал в окно бултыхающихся в луже воробьев. Внезапно на плечо мое мягко легла чья-то рука. Я инстинктивно вздрогнул и обернулся, предчувствуя самые неприятные последствия. К моему облегчению оказалось, что рука принадлежит товарищу А… Он подобрался ко мне абсолютно бесшумно, как проделывал это тысячи раз, и всегда с неизменным успехом. Этому его умению я всегда удивлялся, большой был мастер подкрадываться. Меня, по крайней мере, он таким образом пугал неоднократно.
Я приготовился услышать какую-нибудь гадость. Но на этот раз товарища А. переполняло искреннее сочувствие, и направлено это сочувствие было явно в мой адрес. Я не стал обманываться, очевидно, что настало время отдавать долги и отрабатывать свою относительную безопасность. От меня требовалось смиренно выслушать указания товарища А. и отрапортовать о своей готовности выполнить их качественно и в срок. Например, если об этом зайдет разговор, еще раз прочувственно пообещать наделить специально отобранных Политбюро людей личным бессмертием, не оговаривая особо срока наделения. Черт меня за язык дернул обещать такое!
Товарищ А., впрочем, начал издалека. Темой для своих размышлений товарищ А. избрал проблему образованных людей в России.
— Знаешь ли ты, Григорий, — произнес он, в замешательстве почесывая нос, — что на меня всегда угнетающе действуют люди, которые время от времени испытывают странное желание добровольно прочитать книгу? Удивительно, но таких людей значительно больше, чем об этом принято думать. Как-то это не по-человечески. Не находишь?
— А мне всегда казалось, что это самая человеческая потребность из установленных наукой, — возразил я. — Например, у диких муравьев ничего подобного не встречается. Может быть, мы именно этим своим качеством и отличаемся от насекомых?
Товарищ А. на минуту запнулся.
— Вот как… Никогда об этом не думал, — сказал он растерянно. — Впрочем, чушь!
— Как же не думали? — пришло время удивиться мне. — Вы же только что сказали, что желание прочитать книгу — характеризует человека не с лучшей стороны. Уверяю вас, что эти ваши эмоции — есть результат обдумывания! Вы даже сумели дать качественную оценку исследуемому объекту!
— Нет, нет, я никогда ни о чем подобном не думал, я просто выражал свое мнение! Ты еще скажи, что мнение — есть результат обдумывания! Чушь! Мнение — есть результат следования партийной линии, и чтобы не было уклона.
— Согласен, — вынуждено признался я. — Линию партии следует учитывать.