Адель захлопала в ладоши:
— Браво!
— Торт — тоже твоих рук дело? — спросил Джереми, обращаясь к Луазо.
— Что ты! До таких высот мне далеко. — Луазо потянулся за бокалом вина. — Выпьем в честь новорожденного!
Элль преодолела чувство неловкости и повернулась к Джереми.
— Я тоже поздравляю вас, — сказала она ему. — Извините, но я даже не предполагала…
— Спасибо, — ответил Джереми. — Я очень благодарен вам за то, что вы пришли.
Элль испытала странное ощущение раздвоенности: сказанное могло быть пустой формулой вежливости, но у Джереми была необычная манера говорить. Говорил он спокойно, мягко, с почти незаметным акцентом (Элль никак не могла угадать каким), немного растягивая слова. Но в голосе его звучала необычная интонация — искренность каждого слова, которое он произносил, отстраненная искренность, — казалось, он спокойно в чем-то признается — да, это так, а не как-нибудь иначе. Его спокойствие действовало почти гипнотически: Элль, сидя рядом с ним за столом, буквально физически ощущала невозмутимость и надежность этого человека. Она посмотрела прямо ему в лицо, он ответил ей таким же открытым взглядом. Элль впервые заметила, что левое ухо Джереми проколото и в мочку уха вдета крохотная золотая серьга.
— Спасибо, — повторил Джереми, поднял со стола свой бокал и протянул его ей.
Она подняла свой и протянула навстречу. Бокалы соприкоснулись с легким звоном, и Элль почудилось, что это не звон стекла. Ей показалось, что зазвенел, разбившись, лед недоверия по отношению к Джереми.
Он не рисовался, в его поведении не было позы. Он был тем, кем он был, — спокойным до неправдоподобия человеком, погруженным во что-то известное лишь ему одному.
Элль почувствовала, что волей-неволей поддается его ненавязчивому, но действенному обаянию.
«По крайней мере, мне будет приятно видеть его в числе своих знакомых», — сказала она себе. Знакомых… И у нее возникло желание узнать о нем побольше. Она была уверена, что он ответит ей безмятежно и непринужденно, как, похоже, делал все, как вот сейчас рассматривал ее открыто, не прячась, и у Элль не появлялось желания поставить его на место.
— Джереми, почему Луазо называет вас Цыганом?
— спросила она. — Вы совсем не похожи на цыгана.
— Я полтора года провел в Испании, кочуя вместе с цыганским табором, — ответил он. — Там же, в Испании, я и познакомился с Луазо.
— Вы тоже занимаетесь альпинизмом?
Джереми покачал головой, словно сожалея:
— Нет, для альпиниста я слишком велик. Правда, Луазо?
Вместо ответа раздалось громкое шуршание бумаги. Луазо и Адель в четыре руки протягивали Джереми небольшой сверток, перевязанный атласной голубой лентой. Джереми принял его, повертел, осматривая со всех сторон, и осведомился:
— Что это? Подарок?
— Давай разворачивай, — приговаривал Луазо. Джереми снял ленточку и развернул бумагу.
— Ух ты, — сказал он, извлекая предмет, похожий на сильно вытянутое яйцо коричневого цвета с рядом мелких круглых дырочек на выпуклом боку. — Окарина…
— Справишься? — поинтересовался Луазо.
— Ты хочешь, чтобы я на ней сейчас сыграл?
— Ну да.
— Тогда подождите секундочку.
У длинного яйца, кроме дырочек, оказался короткий отросток, который Джереми приложил к губам. Раздался негромкий переливчатый звук. Тембр звука что-то неуловимо напоминал, но Элль не могла припомнить, что именно.
Джереми начал играть. Это была грустная, но тем не менее очень красивая мелодия. И совершенно незнакомая. В гостиной стало очень тихо.
Закончив, Джереми осторожно положил окарину на стол.
— Хорошо, — сказал он. — Спасибо. Такой у меня нет. Элль показалось, что между стен еще плавают печальные звуки. Она была удивлена. Удивлена всем: Испанией, табором цыган… И мастерским исполнением на забавном инструменте.
Первой тишину в гостиной нарушила Аделаида:
— Что вы играли, Джереми?
— Это колыбельная одного из племен канадских индейцев. Ей несколько сотен лет. Мне приходилось бывать у них в резервации, там я и выучил ее. И не только ее.
— Индейцы?
— Да. Племя называется шауни, если вам это о чем-то говорит.
Адель пожала плечами:
— Не припоминаю, хотя в детстве я много читала про индейцев. Томагавки, скальпы, боевые кличи…
Джереми вежливо улыбнулся.
— Но я никогда не слышала их музыки и не могла предположить, что она такая чудесная. Вы не могли бы исполнить что-нибудь еще?