Джереми уже не нужно было работать ни сессионным музыкантом, ни продюсером, и он сделал длительную передышку, отправившись в Мальвиль повидаться с родителями. В баре Фале был полный аншлаг все две недели, которые он пробыл дома: он играл там каждый вечер. Следующей в его планах была поездка в Париж, но перед этим он переписал от начала до конца «Испанские сны», и альбом купила та же «ЕМI», и он снова стал «золотым».
В Париж он приехал повидаться с Филиппом Мерлем, знакомство с которым состоялось благодаря совершенно необычным обстоятельствам. Джереми возвращался в Мадрид автостопом. Он шел вдоль шоссе, поджидая попутную машину, и воздушный шар, ведомый Луазо, чуть не сел ему на голову: в оборудовании шара обнаружилась неполадка, и Филипп был вынужден срочно приземлиться. К сожалению, при посадке шар и корзина были повреждены, и Луазо пришлось прервать перелет в Северную Африку. Сначала Филипп принял Джереми за бродячего цыгана-гитариста, потом, услышав французскую речь, — за соотечественника. Он обрадовался и осведомился, куда Джереми держит путь. «В Канаду», — ответил Джереми. Луазо сначала слегка опешил, а потом сообщил, что, по его мнению, Джереми идет не в ту сторону. «Мне через Мадрид», — ответил Джереми. Так они и познакомились.
Париж пришелся Джереми по нраву. Его не интересовали развлечения, мода — все, чем Париж завлекает иностранцев. Ему понравился сам город. Чтобы не жить в гостинице, он купил себе небольшую квартиру — он уже мог позволить себе это, — обставил ее соответственно собственным вкусам и оборудовал в ней маленькую студию для домашней работы. В ней, выполняя условия контракта, он начал писать второй альбом для «ЕМI» — всего их должно было быть пять, — а в свободное время бродил по городу, заглядывая в антикварные лавки в поисках старых и экзотических инструментов, либо летал вместе с Луазо.
Так было, пока Аделаида не захлопнула дверь, оставив ключ на столике в гостиной.
Идея провести медовый месяц в горах принадлежала, разумеется, Луазо и нашла горячую поддержку у Элль: Джереми заканчивал работу над материалом для записи очередного диска и одновременно с этим писал свою первую симфонию — он давно хотел попробовать силы в традиционной сонатной форме. Для работы ему нужна была спокойная обстановка, а условия контракта с «EMI» были довольно жесткими и не позволяли сделать перерыв. Но основная причина лежала все-таки в другом: музыка в буквальном смысле переполняла Джереми, его плодовитость удивляла всех. Каждый день он работал в своей студии по нескольку часов, и его рабочих записей хватило бы не на один альбом, а по меньшей мере на тридцать. Его завалили предложениями писать музыку для кинофильмов — около десятка сценариев дожидались прочтения.
Элль совершенно не воспринимала музыку как свою соперницу, а для Джереми в жизни было всего лишь два значимых явления — музыка и Элль. А может быть, Элль и музыка. Она бы никогда и не подумала задать ему вопрос: что же на первом месте? Джереми, казалось, живет сразу в двух мирах. Он как-то сказал ей, что представляет себя эдакой трубой, по которой течет беспрерывный музыкальный поток, рождающийся невесть где. Он и вправду был словно отделен от окружающего мира незримой стеной, смотрел и судил обо всем отстраненно, пребывая в спокойствии одному ему ведомых сфер. Элль уже и не могла представить свою жизнь без мелодий, которые рождались под пальцами Джереми, едва он касался фортепиано, или клавесина, или другого инструмента, его квартира уже напоминала музей: хождение по антикварным лавкам принесло свои плоды.
Антиквары заказывали и искали для него инструменты со всех концов света. Джереми, если инструмент был в плачевном состоянии, сам занимался его реставрацией и, разумеется, играл на каждом.
Итак, Джереми нужна была тишина, а сам он признался Элль, что побаивается курортов, даже самых глухих, и недолюбливает море, и обмолвился, что после выхода следующего альбома подумывает о покупке дома в уединенном месте. Элль с ним согласилась, хотя Джереми, по своему обыкновению, и не настаивал. Элль заметила, что ее муж обрадовался предложению Луазо. Она же готова была провести медовый месяц где угодно, только бы уберечься от бесконечных поздравлений и визитов. Хоть в буддистский монастырь, хоть на необитаемый остров, хоть в джунгли Амазонки — только бы вдвоем с мужем и чтобы ни одного знакомого лица в радиусе десяти тысяч километров.