Треугольное отверстие входа было светлее, чем окружавший его камень. И никаких следов Маню. По мере приближения к отверстию Элль замедляла шаг: Маню она не догнала, а свалиться самой ничего не стоит. Она, как и в первый раз, легла на живот, чтобы подползти к самому краю.
Она тщетно пыталась разглядеть Маню, спускающегося по скале. Но было уже настолько темно, что она не видела дальше собственной протянутой руки.
Элль долго лежала и смотрела в темноту, не обращая внимания на холодный дождь, которым орошал ее водопад. Она ждала отчаянного крика, означавшего, что ее надежда на освобождение стала призрачной, как мираж в пустыне. Она лежала там гораздо дольше, чем Маню потребовалось бы для спуска, но так и не услышала вопля или чего-нибудь похожего на истошный крик. Водопад шумел ровно и мощно, и это был единственный звук, который она слышала.
Наконец, когда лежать было уже бессмысленно, она встала и побрела в каверну, убеждая себя, что Маню благополучно спустился.
Иначе и быть не могло. Он конечно же, благополучно спустился: он может лазать по этой скале даже с закрытыми глазами…
11
Рассвет она пропустила. Проспала, сжавшись в комок у стены каверны. Почти всю ночь Элль не сомкнула глаз: в пещере был лютый холод, и, спасаясь от продиравшего до костей озноба, она бродила от стены к стене, пытаясь согреться. У нее оставался узкий кусочек каверны, где ее не доставали ни промозглая сырость тянущаяся из хода, ни сквозняк, бьющий из щели. Она тщетно куталась в лохмотья, оставшиеся от рубашки, и дробно стучала зубами, как кастаньетами. Дрожь, казалось, заполонила ее всю: и стучали уже не только зубы, а вся она, все ее косточки до единой. Она разогревалась приседаниями, а потом пыталась уснуть, свернувшись у стены в клубок, но вскоре просыпалась закостеневшая, продрогшая и измученная. Она бегала по своему спасительному отрезку от стены к стене, разрушая могилы и проклиная Маню на чем стоит свет. Под собственные сиплые ругательства, сыпавшиеся из больной гортани, и хруст под подошвами до сих пор влажных кроссовок она ожесточилась, вошла в раж и принялась намеренно уничтожать построенное им кладбище. Она упивалась разрушением и, на время забыв о холоде, на ощупь находила могилы и прыгала по могильным холмикам, поддевала ногой камешки и с силой расшвыривала их. Они разлетались по сторонам и бились о стены каменного мешка. Элль даже перестала стучать зубами, так ее захватило чувство мести. Она уже проклинала не только Маню, но и Луазо, предложившего им поездку в Семь Буков. «Там такие водопады», — сипела она, разнося в пух и прах очередное захоронение. «Вот такие водопады.
И много, много озабоченных придурков…» Досталось всем: и Адели, и Мари, не ведающей о наклонностях своего сынка, и мужу, предпочитающему тихие уголки без туристов и не любящему моря, и дуракам-фермерам, слыхом не слыхивавшим о пещере, которая есть у них под носом, и фармацевту, клепающему безмозглые вирши, и… Но больше всех досталось, конечно, проститутке Римме… Элль высыпала на нее весь свой запас брани, который имела, вытирая со щек ручьем льющиеся слезы. И если раньше у нее никогда не было врагов, то сейчас враг явился в лице этой похотливой сучки… Тоже мне Ева, давшая мужчине вкусить запретный плод с древа познания… Не Ева — змея в течке… «И сказал Господь Бог змее: за то, что ты сделала это, проклята ты пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми; ты будешь ходить на чреве твоем, и будешь есть прах во все дни жизни твоей…» [2]
Тебя бы сюда, в этот каменный мешок, твою мать… А перед этим повозить мордой по камням и придушить, чтоб обделалась… Может, ты, Римма, и с фермерскими быками трахалась?…
Когда она открыла глаза, в пещере уже не было ночного кромешного мрака. Появившийся в каверне рассеянный бледный свет подсказал Элль, что снаружи наступил день. Ей по-прежнему было очень холодно, а тело просто разламывало на куски. Она не помнила, как все-таки умудрилась заснуть. Наверное, рухнула от усталости замертво. Первое, что она увидела, — это размытое белое пятно у себя перед самым носом. Она сконцентрировалась на пятне, пытаясь сообразить, что бы это могло быть. В глазах прояснилось, и пятно приобрело четкие очертания, превратившись в крохотный белый череп какой-то неведомой зверюшки.