— Я хотела бы вам исповедоваться, — сказала Элль.
— Пойдемте в церковь? — предложил он.
— Если можно, здесь, — попросила Элль.
Это была полуисповедь-полуповесть о последних событиях, всколыхнувших Семь Буков. Элль начала с памятного воскресного вечера, а закончила ударом ножа, который нанесла Маню. Кюре слушал ее, не прерывая. Когда она закончила, отец Жюссак произнес формулу отпущения грехов и добавил, подумав:
— Теперь я понимаю, почему он поступал так… Слишком много совпадений для его слабого ума…
— Что вы имеете в виду?
— Не вдаваясь в подробности… Ну, скажем, так… То, как он вас застал… венок, сплетенный вами… И вы же сами пригласили его «играть». Господи, у него был здоровый организм взрослого мужчины. Он постоянно занимался рукоблудием, я только постоянно напоминал ему, что заниматься мастурбацией на людях — это большой грех. Гормоны берут свое… Извините, до того, как стать священником, я был врачом.
— Я знаю, — сказала Элль.
— Ну да… — проговорил священник, — здесь все обо всех знают.
— Святой отец, собственно, за этим я и пришла, — сказала Элль. — Узнать, известно ли кому-нибудь, кроме вас, о совращении Маню…
— Точнее, — докончил за нее кюре, — известно ли об этом его матери?
— Вы правы.
— Так вы намерены ей…
— Солгать, — спокойно подтвердила Элль. — Если это возможно. Если нет, то предпочту не показываться ей на глаза.
— Я думаю, что возможно, — сказал кюре. — Я в курсе всех событий в долине и на фермах, знаю мысли людей, живущих здесь. И сам даюсь диву, как эта история осталась тайной: если бы кто-нибудь увидел — сплетни бы пошли неминуемо… Может быть, потому, что эта девка была всего три недели? Да, извините, отвлекся… Мари Мейсонье понятия не имеет, что ее покойный сын познал женщину: я хранил тайну исповеди и запретил Маню болтать — видимо, повторил наказ Риммы…
— Кто она такая?
— Дочь местного фермера. Вам обязательно нужно знать какого?
— Не обязательно, — согласилась Элль.
— С детства мечтала быть кинозвездой. В понятие кинозвезды в первую очередь входил сонм любовников. Вела себя соответственно, доводила отца с матерью до исступления: они вздохнули с облегчением, когда она покинула отчий дом, отправившись завоевывать себе мировую славу. — Кюре кашлянул. — Вероятно, в качестве порнозвезды… Прошлым летом решила ненадолго озарить своим присутствием отчий дом. И первым делом совратила… Ну да, вот он и мог знать — Маню ведь и застал их вдвоем, как и вас с мужем… Понимаете?
Но он был женат, а жены, сами знаете, не приветствуют связей на стороне. Этот человек уехал: он едва сводил концы с концами, наконец не выдержал, продал ферму и уехал. Пожалуй, мадам Моррон, вы можете быть спокойны — кроме меня и вас, никто не знает о любовных перипетиях судьбы бедного Маню. Что вы собираетесь сказать его матери?
— Я собираюсь предстать перед ней полной дурой, — ответила Элль. — Маню показал мне пещеру, я попросила его помочь мне забраться туда. Спуститься вниз оказалось проблемой, и я попросила Маню вернуться в деревню…
— Я понимаю ваши намерения, — вежливо перебил ее священник тихим голосом. — Но мне кажется, что Мари вам не поверит. Я хорошо ее знаю, даже больше, чем хорошо: я принимал у нее сына. Роды были тяжелыми, она чуть не умерла. Но выжила, а вот возможность иметь других детей потеряла.
— Что же мне делать?
— Ваш вопрос показывает, что вы, может быть сами не сознавая того, считаете себя отчасти виновной в смерти ее сына. Это заблуждение, мадам Моррон. Вы невиновны в его смерти. Никто не виновен: ни я, старавшийся по мере своих сил оградить его невинную душу от соблазнов, ни мать, заболевшая краснухой во время беременности. Ведь можно обвинить и самого Господа за то, что он позволил ему родиться таким… Поймите это.
Элль молчала. А священник продолжал:
— Если вы желаете повидаться с Мари Мейсонье, делайте это, но не говорите ей ничего. Вы молоды и, простите, наивны, а она обладает достаточной мудростью, чтобы понять ваш порыв. Она будет вам благодарна. А вы должны быть благодарны ее сыну за то, что, пусть даже жестоким образом, он позволил вам прикоснуться к истинному добру, добру, которое трудно оценить мерками нашей суетной человеческой жизни.
Сам-то он не был жесток: он сумел искупить свою вину перед вами и вашим мужем. Я не побоюсь сказать, что он любил вас… Быть может, он впервые полюбил женщину как мужчина, но не был готов к этому чувству — и никогда не был бы к нему готов, — и оно стало для него непосильной ношей. — Кюре помолчал. — Идите с миром. Я благодарен Господу, что он привел вас ко мне.