Он проводил ее до дверей. Элль поцеловала его протянутую руку. Перекрестив ее, священник напоследок сказал:
— Ваш муж поправится: я наводил справки — многие автомобильные катастрофы кончаются менее благополучно. Он напишет еще много прекрасной музыки. А вы в скором времени родите ему крепкого и здорового младенца.
Элль от удивления приоткрыла рот.
— Жизнь отшельником обостряет наблюдательность, — добродушно пояснил священник. — К тому же я старше вас на добрых четыре десятка лет, за такой срок глаза открываются на многое, что прежде проходило мимо внимания. Так что никакого чуда… Идите, дочь моя, я буду за вас молиться.
Дерек стоял, облокотившись на капот «Ситроена», и обрывал один за другим лепестки сорванной ромашки. У его ног было белым-бело от лепестков.
— Ну и как? Любит? — поинтересовалась Элль.
Брат обернулся и покрутил в пальцах ободранный цветок.
— Не «любит — не любит», — сказал он. — А «выйдет — не выйдет».
— Я так долго? — огорчилась Элль.
— Ты все же появилась, и я безмерно рад, — сказал Дерек, открывая ей дверцу.
— А в каком смысле «не выйдет»? — спросила она, садясь в машину.
— Может, ты решила постричься в монахини — поведал брат, протягивая ей полуощипанную ромашку. — Пусть послужит тебе назиданием.
Кюре оказался прав: ничего говорить не понадобилось. Пока Луазо и Дерек переносили в машину чемоданы, синтезатор и компьютер, Мари, одетая в черное строгое платье, увела Элль на кухню и там напоила горячим кофе с домашними рогаликами и ежевичным вареньем. С ними пила кофе и необычно молчаливая Адель.
Кухня не изменилась, хотя Элль внутренне ожидала изменений: все так же над головами суетились и щебетали птицы в клетках, а жаворонок Пьер разгуливал по столу между чашек. Мари спрашивала о Джереми. Элль сказала, что они с мужем возвращаются в Париж, где Джереми продолжит лечение: брат заказал специальный рейс самолета, на котором муж полетит в сопровождении врача. О Маню не было сказано ни слова.
Дерек и Луазо, закончив переносить чемоданы, присоединились к ним. Брат приналег на рогалики, не скупясь на похвалы. Луазо в основном рассказывал о планах задуманного им вместе с Аделью трансконтинентального перелета. Мари слушала племянника и восхищенно охала.
Когда пришло время уезжать, Элль совершенно неожиданно для себя осталась наедине с Мари: Дерек, Адель и Луазо словно испарились. Мари пошла проводить ее. В коридоре, разделяющем кухню и зал бистро, Элль вдруг поняла, что священник мог и ошибаться и она не в праве уезжать вот так, молча. Но внезапно почувствовала на своих губах горячие пальцы Мари.
— Не надо, дочка, — тихо сказала Мари, глядя на нее глазами, блестящими в полутьме коридора. — Я знаю что мой сын не сделал тебе ничего плохого.
Он просто не мог по-другому…
Она вместе с Луазо и Аделаидой стояла у дверей бистро, пока «Ситроен» не исчез из виду.
Кладбище Семи Буков находилось чуть поодаль от автобусной станции. Когда автомобиль поравнялся с ним, Элль попросила брата:
— Останови.
Он послушно надавил на тормоз и помог ей выйти.
— Мне пойти с тобой? — спросил он.
— Как хочешь, — ответила Элль.
Она пошла по обочине асфальтированной дороги, ведущей на кладбище, внимательно всматриваясь в траву. И обрадовалась, когда увидела их — крохотные фиолетовые чашечки фиалок. Наклонилась и принялась собирать букет.
Дерек пошел вместе с ней, но следовал позади и не мешал ей. Он так и шел за ней молчаливой и неотступной тенью.
Кладбище было миниатюрным, и Элль без труда отыскала единственную свежую могилу. Над ней возвышался белый мраморный крест, а могильный холм покрывали уже увядшие цветы. Особенно много было белых роз.
Элль положила букетик в изголовье могилы и постояла над ней в молчании, склонив голову, а потом повернулась к брату.
— Теперь все, — сказала она.
Эпилог
Следующий диск Джереми вышел ровно через год и назывался «Блаженный среди гор». Спустя два месяца после выпуска в продажу он приобрел статус золотого, а еще через три — платинового. Диск получил множество наград, в том числе и «Грэмми», как лучший диск года с инструментальной музыкой.
Критики еще до выхода диска пели восторженные дифирамбы двум композициям, выпущенным «EMI» в виде синглов.
К моменту выхода диска Джереми был отцом трехмесячного сына, которому дали имя Эммануэль. Он с удовольствием фотографировался для иллюстрированных журналов с сыном на руках и тростью, с которой не расставался после недавно перенесенной автокатастрофы. Трость ему была уже не нужна, но он привык к ней и считал, что она придает ему шарма.