- Старые ханжи, - подсказал он.
- Том! Те, у кого родители более консервативны, будут вынуждены выйти замуж не по любви, а по желанию своих семей, какой бы век ни стоял сейчас на дворе.
- Что ж, мне остаётся только благодарить небеса за то, что твоя семья оказалась не из таких.
- Поверь, если бы всё случилось на несколько лет раньше, или кто-нибудь дал бы больше воли моей бабушке, и со мной всё было бы точно так же!
Мужчина задумался. Понимала ли Сибил, какие перемены грядут в её собственной семье, когда отказывалась бежать с ним в каждый из тех разов, когда он предлагал это ей? Он обижался тогда и, к собственному стыду, даже считал её гордячкой, не способной расстаться с богатством Даунтона и влиянием своей семьи ради любви, но не был ли он сам тогда дураком, ослеплённым гордыней, оскорблённым отказом? Сколько раз в его голове рождалась мысль бросить работу в Даунтоне и уехать, и никогда больше не слышать ни о ком из Кроули! И только невероятная, неподвластная голосу разума и голосу обид, удивительно сильная любовь к этой девушке заставляла Тома оставаться там и ждать, и надеяться. Он крепче сжал руку Сибил, словно опасаясь, что какая-то буря, налетев, упав вдруг с чистого осеннего неба, оторвёт от него невесту.
- Значит, мне повезло, - уже мягче улыбнулся он.
Девушка улыбнулась ему в ответ. Некоторое время они шли молча, наслаждаясь обществом друг друга и редким для Дублина погожим днём. Но вскоре на улицах стала заметна какая-то суета, и до их ушей донёсся неясный гул. Том нахмурился, но промолчал, а Сибил, прислушавшись, спохватилась:
- Мистер Бэксвелл сегодня заходил к нам, чтобы поговорить с медсёстрами и санитарами, - она сказала это так, словно это было чем-то значимым.
Том непонимающе взглянул на неё.
- Ну и что?
- Конечно, обычно заведующий не делает этого. Сегодня он просил нас… - она нахмурилась, припоминая, - …быть готовыми до позднего вечера. Быть готовыми вернуться в больницу, я имею в виду. Он сказал, что сегодня наша помощь может понадобиться ему как никогда, и мы все должны прибыть как можно скорее, если он пришлёт кого-то с вестями. Больше он ничего не сказал, но и этого хватило, чтобы встревожить нас. Что происходит, Том?
Он посмотрел туда, откуда раздавался шум. Эти звуки пока ещё сдерживаемого недовольства и одновременно самоуверенности были хорошо ему знакомы. Как и Адаму Бэксвеллу, вероятно, если он считал, что больнице могут понадобиться все рабочие руки, какими она может располагать. Дублину это не сулило ничего хорошего.
- Том! – Сибил, которую его молчание встревожило ещё больше, ощутимо дёрнула его за рукав.
- Митинг. Давно их не было, но так не могло продолжаться долго… Идём. Нам нужно пересечь площадь как можно быстрее, - и он поспешил вперёд, увлекая невесту за собой.
Конечно, он не повёл бы Сибил ни на одно подобное собрание, даже если бы она попросила, но их путь лежал как раз мимо площади, на которой собирались недовольные, и обойти это многоголосое чудовище не представлялось возможным. Всё, что он мог, это миновать опасный участок города до того, как толпа вспыхнет агрессией и безумием. Пасхальное восстание* не было кульминацией народного недовольства, как надеялись власти, а было лишь увертюрой к чему-то куда более масштабному и кровавому. Дублин и всю Ирландию сотрясали мелкие, но непрекращающиеся столкновения повстанцев с войсками короля и местными властями, и даже великая война, в которой ирландцы и англичане воевали, умирали и побеждали бок о бок не примирила их. Когда-то и сам Том не пропускал ни единого митинга, не упускал ни единой возможности подрать глотку, потолкаться, быть может, подраться и тем самым высказать свою точку зрения. Прежний Бренсон со всех ног спешил бы туда, Бренсон нынешний надеялся лишь вовремя унести ноги.
Они выбрались на площадь, и тотчас толпа поглотила их. Никто в этой толпе никого не слушал, и в этой толпе было столько же идей, столько же точек зрения, сколько и людей, но эта масса людей, казавшаяся цельным организмом, завораживала. Том видел, как горели глаза Сибил, как она внимала каждому слову, летевшему с трибуны над толпой, – живой натянутый нерв, пульсирующий в такт с каждым из сотен сердец на этой площади. В очередной раз Бренсон убедился в том, как близко ей всё то, чем жил он сам. И сейчас он любил эту девушку ещё больше, если такое вообще возможно.
Но вдруг Том насторожился. Что-то было не так. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы понять. Толпа раздражалась и разъярялась с каждой минутой всё больше, и причиной тому были не только справедливые обвинения в адрес британских властей. Кто-то с краёв напитывал толпу агрессией. Том хорошо знал, чем закончится всё это: часть протестующих встретит следующее утро в полицейском участке, кто-то отделается синяками, когда толпа побежит, но часть этих людей не вернётся в свои дома никогда. Бренсон знал это не понаслышке: во время одного из таких митингов был застрелен Тимоти, а сам Том тогда едва унёс ноги. Он мало заботился о собственной шкуре – в конце концов, свобода Ирландии была тем, чем он жил, и он готов был пойти на многое ради этой высокой цели. Но здесь была Сибил – хрупкая, маленькая, нежная, такая драгоценная. Она была для него ценнее, дороже всего на свете, дороже любых политических взглядов и устремлений. Том живо вспомнил кровь Сибил на мостовой Рипона и её тонкое, безжизненно обмякшее тело в его руках, и холодный пот прошиб мужчину. Здесь не было Метью Кроули, а родовое имя Сибил не значило почти ничего, а Том хорошо оценивал свои шансы против толпы, её кипучей ярости, и против английских солдат, которые очень скоро появятся здесь, если толпа не утихомирится. А они не утихомирятся, он знал это наверняка.
Том ощутимо потянул невесту за рукав пальто. Отвечая на её недоумённый взгляд, он кивнул в сторону выхода с площади.
- Нам нужно идти, Сибил! – настойчиво прокричал он, стараясь перекрыть всё возрастающий шум.
- Но Том! – закричала в ответ Сибил. – Разве ты не хочешь послушать этих людей?!
Бренсон пожал плечами. Ему не терпелось доставить Сибил в какое-нибудь безопасное место подальше отсюда, но он забыл, как она может быть упряма.
- Едва ли я услышу здесь что-то, чего никогда не слышал! И тем более ничего, что стоило бы твоей жизни, - он посмотрел на неё со всей серьёзностью, надеясь, что она поймёт.
И она поняла. И смутилась.
- Но Том, разве я здесь в опасности?
Ему не хотелось представлять Сибил Ирландию и Дублин в таком свете, но он желал быть честен с нею, а потому кивнул.
- Ты помнишь, что случилось в прошлый раз, когда ты меня не послушалась? – смутившись, она кивнула. – Так вот, то, что случилось тогда в Рипоне покажется детской забавой в сравнении с тем, что может произойти здесь.
Глаза Сибил расширились от страха, который сумели поселить в её сердце слова Тома. Ей никогда не забыть тот день. Не только потому, что тогда она сама пострадала, но и потому, что тогда едва не потеряла Тома. Когда отец шумел и ярился, грозя Бренсону увольнением, Сибил впервые задумалась над тем, чем станет Даунтон без Тома. И ей очень не понравилось то, что она увидела в своём воображении. Её ультиматум тогда был вызван не детским упрямством, как, вероятно, думала и по сей день её семья, но страхом потерять Тома. И пережить что-то подобное было выше её сил. Поэтому она крепко сжала ладонь жениха и покорно засеменила вслед за ним, отчаянно, словно от этого зависела её жизнь, пробираясь сквозь толпу. Когда, наконец, им удалось выбраться из густой людской массы, она увидела, что люди на площадь только прибывают – они были едва ли не единственными, кто спешил прочь. Люди смотрели на них с интересом, а кое-кто – с презрением, ведь ни один порядочный радетель за Ирландию не мог быть сегодня вдали от этого места по собственной воле. Сибил подумала, что среди встретившихся им могли быть друзья и знакомые Тома, и каждый из них, видя, как он уходит подальше от митинга, может сказать, что он струсил и предал Ирландию, за которую все они боролись. Она же знала, что он не трус и не предатель, и делает всё это ради неё, даже отказывается от того, что было для него так важно. В это мгновение она любила Бренсона так, как никто никогда никого не любил на свете.