- Я не ожидал такого тёплого приёма, святой отец. По правде сказать, я пришёл сюда за другим.
Отец Джозеф ждал, пока Том продолжит, высоко подняв седые кустистые брови.
- Я хочу жениться. Моя невеста приехала в Ирландию со мной, и нам нужно разрешение на брак.
Он рассказал священнику всё о Сибил, о её семье, о том, как он ждал её много лет и как был счастлив – да и сейчас счастлив – из-за того, что она с ним. Но, как бы проникновенно он ни говорил, какие бы невероятные чувства не испытывал, переживая всё вновь, отец Джозеф, кажется, не чувствовал ничего, кроме возмущения.
- Аристократка! Англичанка! Протестантка! – в его устах это слово прозвучало не мягче оскорбительного «еретичка». Глаза его метали молнии. – В своём ли ты уме, мой мальчик?! – осуждающе пророкотал священник.
- Более чем когда-либо, святой отец, - сухо ответил Том. Никому, даже священнику, крестившему его во младенчестве, он не позволит оскорблять Сибил Кроули. – Если это важно, - а он знал, что это важно, - Сибил готова крестить наших будущих детей в католической вере.
- А в какой же ещё?! – прогремел изумлённый, оскорблённый такой снисходительностью английской девицы отец Джозеф.
- Так мы получим разрешение? Если нужно, я дойду и до епископа.
- Епископ! – фыркнул священник. – Разве епископ занимается такими мелочами? Ты говоришь, что твоя невеста разделяет твои взгляды на судьбу Ирландии? Что ж, это хорошо, это поможет ей, хотя, видит Бог, её путь к сердцам здешних людей будет долог и тернист.
- Сибил его преодолеет.
- Я знаю тебя, Том, - снисходительно проговорил отец Джозеф, похлопав Бренсона по плечу, - если уж ты вбил что-то себе в голову, ты не отступишься. Верно? Верно. Будет тебе разрешение. Но, - он поднял указательный палец, - дело это не слишком быстрое. Эх, Том-Том… И угораздило же тебя выбрать такую невесту в такое время!
____________________________________________
* ИГА (Ирландская гражданская армия) - изначально небольшая группа обученных добровольцев из профсоюза для защиты митингующих ирландских рабочих от полиции. Принимала активное участие в Пасхальном восстании 1916 года. В дальнейшем слилась с Ирландской республиканской армией.
** Волонтёрами - термин, используемый для наименования любого члена военизированных организаций ирландских республиканцев, среди которых преимущественно выделяются Ирландская республиканская армия (ИРА) и Ирландская национальная освободительная армия (ИНОА).
***Шинфейнеры – члены созданной в начале XX века ирландской политической организайии Шин Фейн ( ирл.Sinn Fein – мы сами), объединившей в своих рядах патриотические круги буржуазии и радикальной интеллигенции.
========== Глава 3. ==========
Там, где мы любим, наш дом. (с)
С первых дней работа давалась Сибил тяжело. Не то чтобы она была незнакома с обязанностями медсестры, но многое было для неё в новинку. Как и говорил заведующий госпиталем, эта больница многим отличалась от военного госпиталя – да, в сущности, почти всем. Вместо офицерской формы здесь слишком часто Сибил встречались лохмотья, вместо красивых, холёных, тонких мужских лиц – измождённые, бледные, осунувшиеся женские и мужские лица, маленькие востроносые личики детей, испещрённые морщинами, усталые лица стариков. Даже отбросивший тихую медлительность, превратившийся в суетливый госпиталь, Даунтон сумел сохранить своё почти осязаемое благородство, как старый вояка сохраняет свою выправку, даже сняв мундир и покинув поле боя; в больнице Матери Милосердия не было и намёка ни на изящество, ни на благородство. Лишь боль, страдания и смерть – всё, как и обещал мистер Бэксвелл.
Но Сибил угнетало не это – ко всему этому она была готова, решив стать медсестрой. Отношение к ней врачей и медсестёр больницы – вот, что действительно расстраивало. Выросшая в тепличных условиях Даунтона, она крайне редко соприкасалась с миром простого люда – да и то на кухне особняка, под бдительным присмотром миссис Патмор и Карсона, следящего за тем, как бы никто из слуг нечаянным словом или взглядом не обидел «миледи». Пожалуй, первым из их сословия, кто взглянул на Сибил не как на господскую дочь, а как на живого человека, был Том. И она отплатила ему тем же, разглядев и полюбив под форменным кителем зелёного сукна открытое сердце, острый ум и широкую душу. Но Том всё же был исключением из правила. Теперь Сибил часто думала, что во время войны ей следовало бы пойти работать не в офицерский, а в солдатский госпиталь, со всей его руганью, простонародным выговором и едким запахом дешёвого табака. Тогда бы она лучше понимала этих людей и научилась бы вести себя так, чтобы они видели в ней просто человека, а не графскую дочь. Конечно, её новые коллеги не звали её «миледи» или «леди Сибил» – и уже за это она была им благодарна, но, в то же время, Сибил хорошо понимала, что мистер Бэксвелл не скрыл от своих подчинённых ни её происхождения, ни вероисповедания, ни, вероятно, даже того, что она оказалась в Ирландии с Томом против воли своих родителей. Англичанка среди ирландцев, протестантка среди католиков, аристократка среди простолюдинов, она была среди них чужой.
Мать Тома не принимала её. Эти люди не принимали её. Ирландия не принимала её.
Только больным, казалось, не было никакого дела до того, англичанка или ирландка меняла им повязки, перестилала простыни, обмывала их исхудалые тела. Они все были одинаково равнодушны как к Сибил, так и к другим девушкам. Лишь немногие улыбкой благодарили её за заботу, остальные же на протяжении всего лечения сохраняли угрюмое выражение лица, при выписке сменявшееся другой озабоченностью. Сырая осенняя погода не была милосердна к дублинским беднякам и рабочим: Сибил не была уверена, что где-то в мире ещё было место, где находилось бы такое количество кашляющих людей. Воспаления горла, бронхиты, пневмонии, туберкулёз, пожирающий молодых и старых. Это было тяжелее, чем предупреждал её доктор Бэксвелл, тяжелее, чем он вообще могла себе представить, и, думалось Сибил, если бы не вспышка инфлюэнцы в Даунтоне незадолго до её отъезда, ей было бы ещё тяжелее. Но Сибил терпела, сцепив зубы, когда тяжёлая работа и угрюмое молчание или краткие односложные ответы и замечания медсестёр и врачей становились невыносимыми; терпела, сдерживая слёзы, когда чьё-нибудь остывающее тело без особой почтительности заворачивали в простынь, или когда чьи-то холодеющие пальцы в бездумной агонии отчаянно цеплялись за её руки, как за последнюю надежду. Она терпела, потому что должна была доказать себе, Тому, Молли Бренсон, доктору Адаму Бэксвеллу, своим родителям и всем этим ирландцам, что Сибил Кроули кое-чего стоит не только потому, что родилась дочерью графа Грэнтема.
***
Том обеспокоенно смотрел на девушку: Сибил сидела, прикрыв глаза, сжимая в руках нетронутую чашку остывающего чая, и на лице её лежали серые тени усталости. С того дня, как Сибил стала работать в госпитале, он всё чаще видел её такой, и это пугало Бренсона. Она была теперь так не похожа на ту девушку, которую он встретил и полюбил в Даунтоне, на ту пылкую, упрямую, настойчивую, но чуть наивную графскую дочь, которая отдала ему своё сердце и ради него с той страстностью, с которой она делала всё, отвергла тепло, уют и богатство родного дома. Словно всегда горевший в девушке огонь затухал, оставляя ему лишь холодную оболочку. А ещё больше сковывало его ужасное чувство, будто он виновен в том, что происходило с Сибил, и теперь всё чаще Том вспоминал слова отца девушки, которые тогда так сильно оскорбили его: будто бы Бренсон не сможет дать ей достойную жизнь, будто рядом с ним она погибнет, и только Том будет виноват. Конечно, он был виноват, ведь это он уговорил Сибил бежать с ним. Но были бы они счастливее, если бы этого не произошло? Едва ли. Впрочем, теперь Тома всё чаще посещала мысль посадить её на пароход до Англии, пусть силой, пусть его собственное сердце разорвётся от боли, если так он сможет вернуть ей ту жизнь, которой она заслуживает, и прежнюю улыбку на её уста.