Так шепнул он, с нею вместе
завершая третий круг.
На руки без чувств невеста
к жениху упала вдруг.
Все — в смятеньи, — случай странный!
Все спешат, чтоб ей помочь.
Кто он? Где он, гость незваный?..
Сгинул, словно призрак, в ночь.
Скрылся незнакомец мрачный,
снова танцы, пир горой,
но веселье новобрачной
гость унес навек с собой.
ПРОРОЧИЦА
П Р О Р О Ч И Ц А (Отрывки){19}
Если слеза отуманит вам вежды,
если пробьет для вас тяжкий час,{20}
я протяну вам ветку надежды,
мой прозвучит для вас вещий глас.
Не пропустите вы речи эти,
небом пророчеству сила дана:
есть непреложный закон на свете,
каждому выполнить долг сполна.
Путь свой у моря река кончает,
к небу поднявшись, огонь падет;
все, что землей рождено, погибает,
но без следа ничто не пройдет.
Прочны и стойки судеб веленья,
что неизбежно, — придет в свой час;
то, что сегодня прошло без значенья,
завтра значительным станет для вас.
* * *
Виден был муж мне на бреге Белины{21},
праотец славных наших вождей,
он урожай подымал наш старинный,
плуг свой ведя средь родимых полей.
И приходили послы от собранья,
и нарекали его королем,
в пышные облачив одеянья,
и не допахан был чернозем.
Выпряг из плуга волов он на волю:
«Туда, где я взял вас, вернитесь опять!»
Бич с кнутовищем закинул он в поле
дикими травами зарастать.
Скрылись волы за горою неспешно—
в следы их поднесь вода налита;
от кнутовища же буйный орешник
выпустил три молодых куста.
Они зацвели и плоды давали,
только созрел из них — лишь один;
два же увяли, с веток опали,
не проросли из земных глубин.
Слушайте вещее, верное слово!
пусть прорицанье запомнит народ:
век благодатный вернется снова,
когда и мертвая ветвь[28] зацветет.
Снова раскинутся ветви эти
облагороженней, шире, пышней,
на удивление всем на свете
плод понесут от своих корней.
Явится в золото вождь облаченный,
словно бы долг возвращая вдруг,
выйдет из праха им извлеченный
Пршемыслов старый заржавленный плуг.
Из-за горы те волы вернутся,
мерно опять пойдут под ярмом,
и — недопаханные — проснутся
пашни под золотым зерном.
Ветер задышит, всходы всколышет,
вскинется буйных колосьев гладь,
и счастье родины солнцем запышет,
древнюю славу вернув опять.
* * *
Вижу скалу над рекою кипучей{22},
на той скале город Кроков злат;[29]
а подле града в долине цветущей
Либуши княжий привольный сад.
Долу — построечки малой, надводной,
княжей купальни тесины блестят;
вижу княгини я лик благородный,
серебротканный ее наряд.
Став на пороге речной светлицы,
вглубь устремила она свой взор;
страшные стали слова ей светиться;
родине милой судеб приговор.
«Вижу я зарево, сечу сражений,
острый клинок твою грудь пробьет,
узнаешь ты беды и мрак запустений,
но духом не падай, мой чешский народ!»
Здесь же две няни, стоявшие сбоку,
к ней подошли с колыбелью златой;
поцеловала и в бездну потока,
кинув ее, погребла под скалой.
Слушайте ж Либуши мудрое слово —
я ее слышала вещий глас:
«Пусть здесь лежит колыбель[30], пока снова
ей не приспеет урочный час!
С темного дна из глубокого моря
новый поднимется юный мир;
лип благовонных в отцовом подворьи
снова раскинутся ветви вширь.
Всходы пробудит весенний ливень,
свет засияет, что тьмою рожден:
новою славой народ осчастливлен,
встанет, как старою был озарен.
вернуться
28
Говоря о «сухой ветви», Эрбен, по всей видимости, имел в виду Словакию, за сближение которой с Чехией он стоял.
вернуться
30
Под колыбелью Либуши, по свидетельству чешских писателей Неруды и Галека, ссылающихся на слова самого Эрбена, Эрбен понимал «золотой чешский язык» и «историческое самосознание чешского народа», призванное спасти родину.