Злясь и вздыхая, он подбирает с пола раскиданные вещи. Томин к нему приглядывается.
Петухов широк в плечах, крепок и кажется румяно-смуглым от «снежного» загара. Но в водянистых серых глазах и голосе угадывается какая-то душевная слабина. То ли очень уж выбит из колеи случившимся, толи так и остался немного «хлюпиком», несмотря на все свои успехи…
— Скажи, Боря, родители писали регулярно?
— Ну! — утвердительно произносит Петухов.
— В последних письмах не проскальзывали тревожные нотки? Они никого не опасались? Не писали что-нибудь вроде: «Часто захаживает такой-то, передает тебе привет». А?
— А старики-то чего говорят?
— От матери мало чего узнал, к отцу еще не допускают… Денег ты в квартире не нашел?
— И не искал. До того ли мне сейчас, друг милый!
— Ты здорово переменился. Уважаю твои чувства, Боря, но… Какую шкатулочку мать могла называть «заветной»?
— Шкатулка? Одна всего и есть — которую отец подарил. На свадьбу, кажется.
— И в ней лежали?..
— Ерунда всякая. Вот, — поднимает опрокинутую палехскую шкатулку, возле которой рассыпаны вывалившиеся на пол безделушки.
— Понимаешь, неясно, нашли деньги или нет.
Борис смотрит на него хмурясь.
— Извини, я слегка не в себе…
— Неясно, говорю, нашли ли те деньги, что ты присылал.
— Да?.. — после паузы растерянно произносит Борис.
— Ну да. Родители рассказывали, что держат их дома. Но где? Почему ты не убедил их положить на сберкнижку?
— А… что они еще рассказывали?
— Почти накопил на машину. Вернешься — купишь.
— Прямо так?.. Так вот и говорили?! Хвастливое старичье! — Он в крайнем волнении.
— Да, накликали. Но — не посетуй на откровенность — сколько они, бывало, и краснели за тебя и челом били в разных инстанциях. Ты ведь был ох не подарочек!
— Ну и что?
— Когда-нибудь людям хочется наконец моральной компенсации: «Вот каков наш Боря, получше других!»
— Ну и заварилась кашка! Первый сорт!
— Не знаешь, доехала до них твоя клюква?
— Господи, велика разница, доехала — не доехала… Надо ж, про клюкву известно!
— Сколько ее было?
— С полведра примерно. Велел ребятам набрать.
— Как ты ее упаковал? Когда и с кем отправил?
— Насыпал в лукошко, поверху мешковинкой обвязал. Один ханурик от нас увольнялся, с ним и послал. Должен был уж прибыть. Он проездом на юг.
— «Ханурик» какого сорта?
— Да так…
— В доме не нашли ни ягодки, а полведра сразу не съешь.
— Чего ты прицепился с клюквой?
— Грабители вынесли отсюда корзинку. И тоже обвязанную тряпицей.
— Что же, они на клюкву позарились?
— Думаю, не тот ли вынес, кто и внес? Чтобы следа не оставлять.
— Он?!.. — Борис садится посреди комнаты на стул.
— Обрисуй, что за личность, прикинем.
— В Хабарове и обрисовывать нечего. Одно слово — алкаш. Неужели…
Его прерывает робкий звонок в дверь.
— На всякий случай, меня нет, — говорит Томин и встает в передней за вешалку.
— Кто там? — слегка оробев, окликает Борис.
С лестницы доносится невнятно: «Откройте, не бойтеся!»… Борис удивленно прислушивается, протягивает руку, но в последний момент, засомневавшись, не скидывает цепочку, а лишь приотворяет дверь. Теперь голос звучит отчетливее: «Прощения просим, что поздновато, заплутал малость в Москве… От Бориса Афанасьевича я». Петухов распахивает дверь. На пороге хмельной низкорослый мужичонка с лукошком в обнимку.
Томин выступает из-за вешалки.
— Свят-свят-свят!.. Кудай-то я прибыл — туда или обратно? — хихикает гость, таращась на Петухова.
— Туда, туда, входи.
— Нет, Борис Афанасьич! Ить я поехал, а вы осталися. Я кому же клюкву-то вез?..
Борис оборачивается к Томину.
— Познакомься с товарищем Хабаровым, — язвительно кривит он губы. — Больше у тебя никого на подозрении нет?
Выбыл из подозреваемых племянник Гена, выбыл и Хабаров. Корзинка оказалась в руках преступников просто «паролем»: знали, на что сослаться, чтобы пустили в квартиру. А их осведомленность… Если Петухова откровенничала в магазине, то могла и еще в десяти местах. Не угадаешь, где кто слышал.
— Снимаем с повестки дня? — спрашивает Томин, беря со стола Знаменского пустое лукошко из-под клюквы.
— Увы.
— Кое-что, Паша, забрезжило с другой стороны. У этого Санатюка, судимого за убийство и квартирные кражи…
— И живущего рядом с Кирпичовым… Помню.
— У него племянница работает в почтовом отделении и занимается денежными переводами — обрати внимание. А отделение, еще раз обрати внимание, обслуживает, в частности, наш дом. Факт, по-моему, достаточно увесистый.
Крутанув лукошко, Томин запускает его волчком и торжествующе косится на Пал Палыча. Любит он нежданные эффекты.
Но Знаменский, хотя слушает и внимательно, не спешит ликовать.
— Тебе, Паша, все мало? Тогда добавлю, что эту Варю Санатюк неоднократно встречали под ручку с Кирпичовым!
В больничной палате несколько коек. На одной из них — Петухова. Возле нее сидит Борис.
— Ты сейчас, главное, не волнуйся, тогда через недельку и встанешь. И я вот приехал, и папе лучше. Поживете еще… А про деньги эти, которые в шкатулке лежали…
Петухова порывается что-то сказать, но Борис косится на соседние койки — слушают ли посторонние — и останавливает мать:
— Тсс! Молчи! Тебе велено поменьше говорить, вот и помалкивай! Про деньги забудь! Жалко, конечно, да что поделаешь. Я и папе сказал: были, сплыли, и наплевать. Новые наживем, здоровье дороже. Поняла? — заглядывает он ей в глаза. — Поняла ты меня?
— Поняла, сынок… — шепчет Петухова. — Спасибо, что не сердишься…
— Молчи, молчи! Наговоришься еще вдосталь, когда допрашивать будут. Этот Сашка Томин, как я представляю, талантов небольших, но для соседей готов расстараться. Вдруг и поймает наших злодеев. У-у, мне бы их в руки!
«Небольших талантов» Томин находится в это время у начальника районного узла связи.
— Лучше об этой проверке не знать никому, — говорит он. — Дело не только в тайне следствия, но и в репутации людей.
— Но какие от меня требуются шаги? — осторожно интересуется начальник.
— Вот санкция прокурора на изъятие всех документов, относящихся к почтовым денежным переводам на фамилию Петуховых. Мне необходимы даты, суммы переводов и через чьи руки каждый из них проходил.
— Мм… трудоемко… Текущую работу тоже не бросишь.
— Если мы ограничимся последним годом, то?..
— Дня два-три.
— Надеюсь на вас. Тут мой телефон. Не будет меня, звоните по другому номеру — следователю Знаменскому. И еще просьба. Подскажите, кто может беспристрастно охарактеризовать одну из ваших сотрудниц — Варвару Владимировну Санатюк?
В квартире Петуховых на полную мощность включен приемник: на лестнице ниже этажом ожидает группа мужчин.
Знаменский дает последние указания тете Кате, соседке Петуховых.
— Встаньте, пожалуйста на то же самое место.
Тетя Катя переступает к порогу.
— Тут вот. Только тряпка у меня в руках была, и музыка веселей играла.
— Тряпка — не обязательно. Сейчас несколько человек по очереди поднимутся и произнесут у двери Петуховых фразу, которая вам запомнилась. Если чей-то голос узнаете, скажите.
— Еще б не сказать!
— Начинаем! — командует Знаменский на лестницу и плотно прикрывает дверь. — Теперь тихо…
Слышно, как по ступеням шагает кто-то, потом близко стучит в дверь и говорит после паузы: «Такси заказывали?.. А чего же не выходите? Выходите скорей, мне стоять некогда!» Тетя Катя не подает знака. Процедура повторяется со вторым голосом. Когда раздаются шаги третьего участника опознания, женщина настораживается и напряженно дослушивает фразу до конца.