Самое страшное в новом секрете то, что у тех, кто однажды узнает его, уже не будет пути обратно. Тайное станет явным и заставит Дашу, как меня саму, вглядываться в лица прохожих, гадая, к какому клану тот принадлежит? В опасности ли она сейчас? И если да, то что Даша сможет с этим сделать?
– …заехать на физиотерапию, – наконец нашлась я, когда удалось вспомнить заковыристое слово.
– До сих пор что-то болит, да?
– Больше для восстановления: слишком мало двигалась в больнице.
Даша понимающе кивнула. Не успела она спросить что-то еще, как Георгий Васильевич поднялся из-за стола и без особой охоты принялся просвещать учеников по части биографии Замятина:
– Евгений Иванович Замятин родился в Тамбовской губернии первого февраля, по новому календарю, в 1884 году. Отец работал священником и преподавал Слово Божие, в то время как мать писателя была пианисткой. Первое рвение к литературе Евгений показал рано: уже в четыре года он читал серьезную литературу, в том числе и творчество Николая Васильевича Гоголя. К сожалению, до наших дней не дошли выводы Замятина по этому поводу. – Радзинский сделал паузу и мягко улыбнулся, однако в классе мало кто уловил суть сказанного. – В 1896 году семья переехала в Воронеж, где Евгений Иванович окончил гимназию с золотой медалью, что по тем временам считалось довольно престижным достижением.
– А сейчас считается? – выкрикнул кто-то с ряда возле окна.
Преподаватель развел руками и ответил неоднозначно:
– С какой стороны посмотреть. Впрочем, сейчас мы с вами умом находимся в конце девятнадцатого века, а рассуждения о прелестях двадцать первого давайте оставим на потом. – Георгий Васильевич нахмурился и медленно провел ладонью по затылку. – На чем это я остановился? Ах да. В школе Евгений, как и многие из вас, если судить по журналу, был склонен к гуманитарным наукам, а вот математические давались юному писателю с трудом. Однако в 1902 году Замятин бросает себе вызов и поступает в Политехнический институт Санкт-Петербурга, где вместе с другими студентами вступает во фракцию большевиков и участвует в революционных движениях, за что в будущем будет арестован и сослан обратно в Лебедянь. Чтобы завершить обучение, Евгению пришлось нелегально вернуться в Петербург. В 1908 году Замятин получил образование морского инженера и устроился в тот же институт преподавателем на факультете кораблестроения. В этот же год Евгений Иванович опубликовал в журнале «Образование» свой первый рассказ «Один», параллельно трудясь над «Девушкой», однако первую повесть Замятин подарил миру лишь спустя три года, когда за нелегальное проживание в Петербурге оказался сослан в Лахту. Первую повесть Евгений посвятил проблемам провинции и сделал это настолько хорошо, что был отмечен современными критиками…
– Что-то совсем не пахнет в его биографии тягой к антиутопиям, – прошептала мне Даша.
– Как же? Он участвовал в революционных движениях, значит, явно был недоволен положением вещей.
– Да, но все эти ссылки и запреты на проживание в конкретном городе звучат как бред. Ну как можно гражданину одной страны запретить жить, скажем, в Новосибирске? Это как вообще?
Я пожала плечами:
– Наверное, в девятнадцатом веке как-то можно было. Петроград тогда был столицей.
Даша, хмурясь, неуверенно потянула руку вверх, чтобы задать вопрос учителю, но на полпути передумала.
– А, ладно. Дома в интернете почитаю. Странно это все.
– Так ведь многих писателей поэтому отправляли в ссылку – за неугодные высказывания. Почему ты так удивляешься?
– Не знаю. Почему-то именно случай с Замятиным кажется мне нелепым. Хотя, может, проблема в формулировках Радзинского. Странно как-то он рассказывает.
– И скучно, – добавила я. – Надеюсь, когда до «Мы» дойдет, станет интереснее.
Я оказалась права. Класс оживился, как только обсуждение коснулось героев романа, которым пришлось испытать столкновение индивидуального и коллективного. Слушая доводы одноклассников, я думала о современных реалиях. О том, как бы отнеслись ко мне те же люди, с которыми я проводила все будни под одной крышей, если бы узнали правду об оборотной стороне Ксертони. Скрытой от чужих глаз и при этом таящей в себе угрозу, которую едва ли можно представить. Во всяком случае, я и сама пока до конца не осознавала не только собственную силу, но и Смирновых. Рожденные вампирами, слабокровные, оборотни, разрушенный ксертоньский ковен… все, что пока накрепко укоренилось в сознании, сводилось к туманному пониманию слабости человеческого тела и яркости силы, способной оборвать любую жизнь коротким движением. За собой я пока не замечала выраженных физических отличий, которые приходилось бы контролировать в присутствии обычных людей. Мое тело крепло, будто я периодически занималась спортом и хорошо питалась, а моменты, когда обостряется обоняние или, скажем, зрение, со стороны так просто не увидишь, но то ли еще будет?