В 1984 году отца не стало. Дачу отобрали, но маменька не очень переживала. На руках у нее имелась тугая сберкнижка. Я еще раньше выбрал себе специальность поэта и поступил в Литературный институт. А в год смерти отца я его как раз окончил, и последнее, что сумел сделать в этой жизни папа, – это пристроить меня редактором в журнал «Литературный Восток».
Что было потом, известно каждому. Перестройка, резкий скачок цен, бешеная инфляция… Мы с маменькой разом стали нищими. Матушка моя – актриса, разбалованная отцом до безобразия. Впрочем, о ней как-нибудь в другой раз.
Поверьте только, что несколько лет нам приходилось ой как несладко. Я пристраивался в разные издания, но все они благополучно прогорали. Можно было, конечно, наняться в процветающий «Господин Н» или «Вашу газету», но меня воспитали таким образом, что при виде подобных изданий к горлу подступала тошнота. Пару лет мы перебивались с хлеба на квас. Стихи были совсем не нужны в новых, стихийно возникающих издательствах. Красота слова, завораживающие рифмы, на все это современным Сытиным[1] было глубоко наплевать.
Время поэзии минуло вместе с Серебряным веком, современное поколение выбирает пепси, детективы и триллеры. Только не подумайте, что я осуждаю кого-нибудь. Нет, просто констатирую факт: поэты в нынешней действительности – лишние люди, а стихи – совершенно непродаваемый товар. Впрочем, Союзы писателей (их теперь то ли семь, то ли восемь) иногда выпускают поэтические сборники, но чтобы попасть на их страницы, нужно таскать бутылки коньяка составителю, хитрить, ловчить, отпихивать локтями конкурентов… Увольте, сие не для меня. Я, наверное, истинный графоман, потому что получаю удовольствие от процесса вождения ручкой по бумаге и совсем не горю желанием увидеть свое произведение напечатанным. Графомания – это любовь к письму, о чем все сейчас благополучно забыли. Истинных графоманов мало, они редки, как алмаз «Орлов». Люди, осаждающие редакции и издательства с криком: «Напечатайте!», не имеют никакого отношения к графоманам. Это жаждущие славы и денег…
– Эй, Вава, – продолжала орать Рита, – не дуйся, котик! Пошли тяпнем пива на проспекте!
Я повернул голову в ее сторону и хотел уже было ответить: «Ты же знаешь, я не люблю спиртного», – но в ту же секунду слова застряли у меня в глотке.
Из-за угла на бешеной скорости вырвалась роскошная черная иномарка, лаковая, блестящая, с приподнятым багажником и тупым носом. Что-то в ней показалось мне странным, но что, я не успел понять, потому что машина на огромной скорости ринулась к Рите. Девчонка взвизгнула и побежала, но машина, быстро вильнув в сторону, догнала ее. Раздался глухой удар. Тело Риты взлетело в воздух и стало падать. Я в ужасе смотрел на происходящее. Действие, казалось, заняло целую вечность. Сначала мостовой коснулась ее голова, ударившись об асфальт, тело девушки подскочило и вновь опустилось на землю со странно, ужасно вывернутой шеей. Падение сопровождалось жутким, шлепающем звуком. Красивые ботиночки с опушкой из меха отлетели от владелицы метров на сто, там же оказалась и сумочка, раскрывшаяся от удара. Бог мой, какую только дрянь женщины не таскают с собой: расческа, пудреница, губная помада, конфетки, кошелек, носовой платок, плюшевая собачка, плеер – все лежало в декабрьской слякоти. Кое-как оторвавшись от созерцания вещей, я перевел глаза на Риту и почувствовал, что земля уходит у меня из-под ног.
Девушка лежала на спине, широко разбросав руки и ноги, голова ее была повернута на сто восемьдесят градусов, лица я не видел, впереди парадоксальным образом оказался конский хвост из роскошных кудряшек, и в темноте было заметно, как быстро растекается под трупом черная глянцевая лужа.